Василий Алферов - Утро года

В разговор вступил дядя Максим. Он покрутил головой и сказал:

— Чудно! Ехать неведомо куда, это все едино, что лезть к черту в пекло. Кто нашему брату там рад? Да взять и такое дело, к примеру: мы по-ихнему калякать не умеем, а они — по нашему ни мур-мур. Будут на нас посвистывать, как на собак: «Фью, пиль!..» Тут, брат, от всего откажешься.

Угрюмо молчавший Роман Сахаров неожиданно спросил отца:

— Этот Дударь, случаем, не слыхал о том, есть в той заморской земле вот такие тузы, как наш Табунов, или нет?

— Слыхал, — ответил отец. — Там, рассказывал Грицай, всяких тузов много.

— Тогда и разговору не может быть о вольготной жизни, — безнадежно махнул рукой Роман. — Ежели мы здесь, у себя, нуждой умываемся да горем утираемся, то у тех заморских басурманов и совсем пропадем, как мухи в студеный день. Надо вольготной-то жизни на своей земле добиваться, вот что.

Отцу нравилось, когда Роман говорил вот так складно и дельно. Но легко сказать: «Надо вольготной жизни на своей земле добиваться!» А как ее добиваться? Никто толком не знал.

К сорока годам своей жизни отец стал все больше и больше подумывать о том, есть ли на свете правда. Эта мысль засела ему в голову с тех пор, как однажды Табунов обманул его при расчете за работу.

По характеру своему отец был человеком смирным, доверчивым, мечтательным и вдобавок суеверным. Он легко поддавался на всякие уговоры, верил на слово каждому. И вот, зная его слабый характер, к нему давно «подбирала ключи» кулугурка тетка Прасковья. Она уговаривала его перейти в их веру, и тогда бог обязательно поможет ему: избавит от нужды. Тетка Прасковья расхваливала свою веру, что она самая справедливая, и хаяла церковников. Она говорила о скором приезде в Заречье старообрядческого начетчика, который с самим богом запросто толкует. Уж он-то про все знает!..

Ездил этот начетчик по приглашению и без приглашения, повсюду проповедовал «свою веру». В Заречье он приехал зимой и пробыл здесь три дня. И все эти три дня в старообрядческой молельне проходили жаркие беседы. Народу — битком. Приходили и старый, и малый. Каждому хотелось не только послушать «душеспасительные» слова начетчика, но и взглянуть на него хотя бы одним глазом.

Начетчик был одет в черную добротную поддевку. Борода у него густая, кургузая и тоже черная. Лицо смуглое, изрытое оспой. На остром длинном носу — темно-синие очки. Говорил он мягким бархатным баском, вкрадчиво, не торопясь. Каждое слово чеканил так, что оно ложилось плотно и запоминалось надолго.

Мой отец не пропустил ни одной беседы. Не отставал и я от него, все три дня гонялся за ним. Сидел на беседах смирно, слушал внимательно, хотя ровным счетом не понимал что к чему.

А слепой начетчик начинал издалека, говорил о патриархе Никоне, при котором несколько веков назад произошел раскол среди русского православного люда. Это он, Никон, перетряхнул слово божье, наложил на него антихристову печать искажения, заставил молиться людей «щепотью», а не двумя пальцами, как молились исстари.

Рассказав о Никоне, начетчик заговорил о значении молитвы для православного человека:

— Перед силою молитвы, — гудел он, — отступает искушение, она побеждает страдание, воскрешает мертвых, передвигает горы, останавливает бури, помогает в нужде и горе…

От этих слов меня вдруг всего перекоробило. Я хотел крикнуть: «Неправда это!.. Почему же мы с Яшкой всю ночь молились, а Симка наш все равно умер?..» Сколько зареченские мужики и бабы молили бога, чтобы он остановил суховеи, послал на поля дождичка, но бог так и не сжалился над зареченцами… Как же это так молитва может воскрешать мертвых и передвигать горы? А сколько моя мать и тетка Ольга плакали и молились о помощи? Несчетно раз! А толку никакого…»

Будто угадав мои мысли и желая возразить мне, начетчик высоко поднял указательный палец и заговорил, понизив голос:

— Однако многие люди только о том и молятся, чтобы бог сделал их богатыми, устранил все препятствия с их пути. Такая молитва греховна, и она не дойдет до бога. Прошение о хлебе насущном и о прочих нуждах должно следовать позже. Прежде надо заботиться о загробной жизни, потому что она вечна, а земная — миг.

С места неожиданно поднялся Роман Сахаров и громко сказал:

— Всю эту побаску я по-своему понимаю: бедным рай обещают на небе, а богатым подай его на земле…

— Погоди, Роман, не перебивай, — вежливо попросил кулугурский наставник Кузьма Ложкин. — После покалякаешь.