Леонид Жариков - Судьба Илюши Барабанова

— Не пугай малого, — сказала дочь, — никто не знает, что нас ждет на том свете.

— Сирот ожидает рай, — как-то по-доброму сказала бабушка. — Небось и не знаешь, какой он, рай? Это сад благодатный, где душа твоя будет жить вечно и бессмертно. Встретишься там с матерью родимой. Отца тоже повидаешь, ежели он праведно жил на земле, ежели не был энтим — как бишь их? — коммунистом… Да сам гляди в коммунисты не запишись…

— Почему же? — неожиданно возразила тетя Лиза. — Может, он захочет.

— Я ему захочу!.. Слыхала, как дьячок Повсикакий рассказывал? Пошел один мужик записываться в коммунисты, а жена ему говорит: «Не ходи». Он не послушал, записался. Пришел домой, стал раздеваться, а шапку снять не может. Он и так, и этак — не снимается шапка. А все почему? Рога у него выросли. Так потом и спал в шапке…

— Выдумаешь ты, мать. Чай, он не бык, откуда у него рога взялись?

— Выросли. Христос проклял. Поэтому и ты, малый, верь в бога и молись. Бог милостив. Видишь, повсюду мор и голод, а мы, слава богу, живы. А почему? Потому что молимся. Господь слышит нашу молитву и дает нам за это. И тебя бог к нам привел, увидел тебя, сироту, и направил к нам. Вот и должен ты почитать Спасителя, молиться ему день и ночь…

Шли по темным улицам, обходя лужи. Высоко в небе мерцали звезды, и казалось, что там тоже горят свечи, которые держат в руках ангелы.

У калитки дедушка дважды потянул за кольцо. Во дворе послышались легкие торопливые шаги дяди Пети.

— Добро пожаловать, — поклонился он, пропуская Илюшу.

В доме было уютно и тепло, вкусно пахло. Все стали раздеваться. Бабушка потирала озябшие руки. Дедушка кряхтел, стаскивая сапоги.

— Помоги деду, — подсказала бабушка Илюше, — тащи сапог с ноги.

— Сейчас будем разговляться, — весело сказала тетя Лиза, переступая через порог в другую половину дома, где была столовая.

Илюша вошел вслед за ней и замер от неожиданности. Никогда в жизни не видел он такого богатого праздничного стола. На белоснежной скатерти стояли всевозможные угощения: стеклянные графины и рюмки, разноцветные тарелки с холодцом, ватрушками, ветчиной, солеными огурцами, овсяными лепешками, яичницей.

Посередине стола бабушка поставила принесенный из церкви кулич, обложенный разноцветными пасхальными яйцами. Рядом с куличом возвышалась ароматная творожная пасха с выдавленными крестами и выложенными изюмом двумя крупными буквами «X. В.».

Весело задвигали стульями, рассаживаясь вокруг стола. На подносе попыхивал парком начищенный до блеска медный самовар.

По случаю праздника зажгли над столом двадцатипятилинейную керосиновую лампу с матовым абажуром.

Дядя Петя усадил Илюшу рядом с собой, поставил перед ним тарелку, положил вилку с костяной ручкой и стал накладывать ему закуски, спрашивая, чего ему больше хочется.

Мальчик не отвечал. Он все еще был заворожен тем, что видел, как будто все происходило в сказке.

Когда приготовления были закончены: вино разлито по рюмкам, пироги и холодец разложены по тарелкам, бабушка — высокая, худая — поднялась из-за стола и неприятным, писклявым голосом неожиданно запела:

Дедушка и тетя Лиза тоже встали и подтянули — она громко, дедушка бормоча себе под нос:

Илюша и дядя молчали: мальчик не знал, как надо петь, а дядя не хотел. В семье давно смирились с его безбожием.

Когда пение закончилось, бабушка вытерла губы и потянулась к дочери целоваться:

— Христос воскресе!

— Воистину воскрес!

И они, по русскому обычаю, трижды расцеловались.

Потом это же повторилось с дедушкой, а дядя Петя, чтобы не целоваться, выбрал на блюде коричневое от луковой шелухи яйцо, зажал в кулаке и потянулся к Илюше:

— Бери и ты. Давай стукнемся, чье крепче!

Илюша задумчиво жевал кулич, моргая повлажневшими ресницами. Дядя с участием спросил:

— Ты чем-то расстроен, Илья?

А Илюша думал о брате. Почему-то представилось, как он сейчас спит где-нибудь в мусорном ящике, со следами слез на грязных щеках, и никто не даст не то что сдобного кулича, а сухой корки хлеба…

— Что ты молчишь? — все более волнуясь, спрашивал дядя Петя. — У тебя что-нибудь болит?

Илюша не выдержал, склонился на белую скатерть, уронил голову на руки, и плечи мальчика затряслись от рыданий.

Дунаевы всполошились, тетя Лиза кинулась к нему, по их участие только усилило поток слез.