Аделаида Котовщикова: Горы и этажи

— Там, Алеша, знаешь, такая бо-ольшая, тяжелая-претяжелая каменная крышка стоит возле ящика с тем человеком. Мне показалось: вдруг она на меня упадет…

— Но почему ты не боишься стоять под скалой, которая держится на честном слове? Я же сам видел, когда к вам ездил!

— Скала живая, — подумав, говорит Ваня. — Алеша, а он кто, тот очень древний египетский человек?

— Жрец, кажется, а может, фараон, я уж не помню.

— Ага, жрец. Мама тоже сказала, что жрец. А… а он не живой?

— Ему тысячи лет, Ванятка. Как же он может быть живой? Это мумия, его набальзамировали, ну, вроде как засушили.

— Как жука для коллекции?

— В этом роде. А помер он, этот жрец, так давно, что тогда еще и Ленинграда не было.

— И этого дома не было? — с изумлением спрашивает Ваня. — И лифта?

— О лифте тогда и понятия не имели. Хотя… в Древнем Египте были такие сложные сооружения, всякие подъемные машины… В общем, ни нашего дома, ни нашего лифта, который тебе так нравится, тогда не было и в помине. А ну-ка поглядим, как ты теперь читаешь, скалолаз. — Алеша берет со стола толстую книгу: — Читай на обложке!

— Фе, — читает Ваня, — р… фер… ро… ферро… транз… и ферротранзи-стор-ные… эле-мен-ты…

— Куда ребенку такую абракадабру? — неодобрительно говорит бабушка. Она сидит за столом и чинит Ванины штаны: порвал, когда лазил на решетку сквера.

— А вот это? Это полегче. — Алеша подставляет Ване другую книгу.

— По… — читает Ваня, — полу-провод… полупроводниковые три-оды в авто-ма-тике. А чего это такое, Алеша? Про чего эта книга написана?

— Ну, это тебе объяснить пока трудно. Объясню, когда подрастешь. Гулять уже не боишься здесь?

Ваня отрицательно мотает головой. Приехав, он, и верно, побаивался гулять один перед домом. Бабушка уговаривала его погулять, а он твердил: «С тобой!» Все было какое-то незнакомое, и мальчишки чужие. Но теперь Ваня знает и мальчишек во дворе, и все кучи угля. Он так осмелел, что, того и гляди, сам поедет на трамвае в зоосад. Пожалуй, теперь и древнего египетского человека из породы жрецов не испугался бы. Но вдруг оказывается, что Ване надо уезжать: отпуск у мамы кончился.

Вечером бабушка сидит у Ваниной кровати и гладит его по голове:

— Зайчик ты мой! Только две ночки и осталось тебе тут поспать. А потом мы с тобой полгода не увидимся. Раньше чем через полгода мне к вам не приехать.

— А сколько секунд в полгоде? — спрашивает Ваня.

— Секунд? Надо сосчитать. — Бабушка берет листок бумаги и карандаш. Посидев под настольной лампой у стола, она говорит: — Пятнадцать миллионов пятьдесят две тысячи. Вот сколько секунд в полугоде. Ужас!

— А сколько это — миллион? — спрашивает Ваня.

— Миллион — это очень много, — грустно говорит бабушка. — Сама-то секунда маленькая, а вот пятнадцать миллионов секунд… Как же ты недолго тут был, мой хороший!

— Почему недолго? Я уже здесь давно.

— Всего какой-то месяц. Где же давно? Или тебе уже надоело?

— Что ты, бабушка! Совсем мне не надоело. Я хочу всегда здесь с тобой жить. И там, с мамой, я тоже хочу жить всегда… А все-таки я здесь давно.

Насчет времени бабушке и Ване не столковаться. Секунды, часы, а особенно дни у них разные. У Вани они гораздо длиннее. Вечером Ване кажется, что утро было очень давно, зимой, кажется, что лето было в такие далекие времена, что даже неизвестно, наступит ли оно опять…

Сколько-то секунд из пятнадцати миллионов Ваня проводит в поезде и в автобусе. А потом он выходит на высокий открытый мыс, взбирается на большой камень, оглядывает ослепительный голубой простор и кричит во все горло:

— Э-ге-е-ей! Здравствуй-те!

И все горы, кедры, кипарисы, все мамины хризантемы и само необъятное море отвечают ему:

— Ты вернулся, Ваня? Мы очень рады!

Ваня прислушивается, удовлетворенно кивает, спрыгивает с камня и стремительно бежит с крутого обрыва навстречу своим собственным секундам и дням.