Галина Карпенко - Как мы росли

Варя добежала до стола — на подносе осталось только несколько кусочков хлеба.

Из коридора неслись крики. Свет не горел, и туда с факелом отправилась Гертруда Антоновна.

На полу валялись ложки. Клавка, вцепившись в волосы Наливайко, визжала вовсю, а Наливайко обеими руками прижимал к груди ломти хлеба. При свете факела он выронил хлеб, но Клавка продолжала крепко держать его за волосы. Она просто повисла на нём. Наливайко хоть и большой, а всхлипывал.

Когда Варя и Клавка раскладывали помятые куски хлеба, Клавка сказала:

— Вот он теперь поймает меня и вздует.

— Мы вместе ходить будем, — сказала Варя.

— Что ж, что вместе — обеим и попадёт.

Весь день был испорчен. После ужина, когда Варя с Клавкой мыли посуду, Наливайко появился в столовой. Он нарочно дожидался, когда уйдёт Чапурной. Клавка схватила половник. Варя тоже приготовилась сражаться, но Наливайко, не подходя к ним близко, сказал:

— Я не драться… Буду я с вами связываться! У меня собака осталась не евши. Давай сюда что в мисках осталось, выгребай!

И он поставил на стол ржавый котелок.

Варя подумала: «Вот и хорошо, а то мы с ним бы не сладили, если драться», и стала выгребать остатки из немытых мисок.

— Ты не мешай крошки с кашей, складывай кашу отдельно! — командовал Наливайко.

— Что же, твоя собака сначала первое, а потом второе ест? — спросила Клавка.

— Ты помалкивай! «Второе»! Я вот покажу тебе «второе»! — И Наливайко показал Клавке кулак.

Варя аккуратно выскребла остатки из всех мисок. Наливайко очень торопился:

— Ну ладно уж, давай что есть. У тебя большая собака или маленькая? — спросила Варя тоном примирения.

— А тебе не всё равно?

— Большой собаке здесь очень мало. Погоди, я у малышей посмотрю.

На столе у малышей посуду ещё не собирали, и в мисках было что поскоблить.

— Вот посмотри — теперь, может, хватит?

Наливайко заглянул в котелок: «Хорош!» — и бегом бросился к двери. На пороге он обернулся и сказал:

— Вы вот что: если Чапурному расскажете, то жизни не просите. А если будете соображать насчёт котелка — всё забыто. Идёт?

Клавка промолчала, а Варя с обидой ответила:

— Ты большой, а дурак!

— Ругайся, ругайся, а завтра я котелок под ваш стол поставлю. Идёт?

— Ставь, пожалуйста, — сказала Варя. — Жалко, что ли? Не тебе ведь, а собаке.

И вот после этого дня Наливайкин котелок стоял под столом.

— Ты всё-таки косточки отдельно клади, — просил Варю Наливайко.

— Интересно, какая у него собака? — спросила Варя.

— Да нет у него никакой собаки, — говорила Клавка. — Я везде смотрела: и в спальне у них нет, и в сарае с дровами нет. Что она, у него под снегом, что ли, живёт?

И вот однажды вечером Клавка по Наливайкиным следам дошла по парку до пруда. Следы свернули вдоль каменного забора, потом пошли кустами — до сторожки. Вот, оказывается, где собака! Послышался лай. Окна сторожки слабо засветились, и Клавка услыхала, как Наливайко крикнул:

— Иди-иди, черт, лохмач!

Дверь хлопнула, и лай затих.

Наливайко зазвал собаку в сторожку. Клавка не выдержала и подбежала к окну. В сторожке Наливайко был не один. На кровати сидел очень худой старик, и Наливайко кормил его из котелка с ложки.

Клавка пришла обратно и рассказала Варе всё, что видела.

— Нечего ему было собаку выдумывать, — сказала Варя. — Наверно, дедушка-то больной.

Наливайкин котелок с этого дня был куда полнее, и не объедками, а чистым супом или кашей.

Как-то Варя, передавая ему котелок, спросила:

— А чем же ты собаку кормишь?

— Чем? Кожуру всякую на кухне прошу. Она всё ест. Я её мороженой петрушкой кормил. А вот станет потеплее — мышей будет ловить. У деда в садоводстве про́пасть мышей.

Наливайко понял, что девочки разгадали его секрет, и был очень признателен за то, что они молчат.

Уже чувствовался приход ранней весны. В дом глянуло солнце, сразу стали видны серые, немытые стёкла, а по углам пыль и паутина. Девочки решили устроить уборку.

— Сами возьмёмся и вымоем. Подумаешь, какое дело! — сказала Клавка и отправилась к Гертруде Антоновне просить тряпок.

К своей воспитательнице, Татьяне Николаевне, ходить нечего: она только придёт в столовую, съест, что полагается, и опять к себе в комнату. Гертруда Антоновна — другое дело: сама берёт тряпку, чистит, моет, потому у малышей и чистота.

А Татьяна Николаевна за всё время только один раз сказала: «Боже, как всё запущено!» — но как убрать, не посоветовала.