Халина Снопкевич - 2x2=мечта

Людка открыла дверь в комнату. Мать машинально спросила:

— Уроки сделала?

— Нет, — сказала Людка.

— Вот и хорошо, деточка, вот и хорошо! — ответила мать.

Ну конечно, мать сейчас ни о ком, кроме Элизы, думать не может. Примостились рядышком на диване и шепчутся. Отец перебрался в кухню и там теперь стучит мундштуком по блюдцу с окурками. Он поднял на Людку усталые глаза.

— Ты ужинала?

— Нет, — сказала Людка.

— Возьми что-нибудь сама, ты же видишь, маме не до тебя.

— Я не буду ужинать.

— Тогда ложись спать.

— Я уроки не сделала.

— Тогда делай уроки, доченька, — и пристукнул мундштуком.

Людке стало жаль родителей. Конечно, ей сегодня нужно внимание, вот хотя бы как в тот раз, когда она заболела гриппом и все суетились, поили ее чаем с малиновым вареньем, заставляли глотать аспирин, ну и все в таком роде. Но нельзя забывать, что родителям тоже тяжело, у них свое горе. И все из-за любимого сыночка, образцово-показательного Стефана. Людке захотелось взять и разбить парочку тарелок из сервиза, маминого свадебного подарка, который «всю войну с нами пережил». Ну, а с Людкой он ничего не переживал. По ней, эти семейные реликвии с голубыми розами и золотой каемкой только зря место в шкафу занимают, да еще три раза в год приходится — осторожно! — перемывать их в мыльной пене. А на стол этот сервиз ставят только под рождество, причем мима так гипнотизирует всех взглядом, что от страха кусок застревает в горле. Как можно придавать значение подобной ерунде, Людка не понимала. Но сейчас ей хотелось расколотить салатницу (этой салатницей не пользовались решительно никогда) не со зла и не из хулиганство, а из жалости к маме. Потому что мама стучать мундштуком по блюдцу не станет, а будет, бедная, после Элизиного ухода плакать чуть ли не всю ночь. Мама очень любила Элизу, совсем как родную дочь, — она, кажется, напоминала ей Барбару. Так вот, если грохнуть салатницу об линолеум, мама отругает Людку, бросится собирать драгоценные осколки и хоть ненадолго отвлечется. А еще можно сделать вид, будто ей что-то понадобилось в буфете, и как бы нечаянно рассыпать пакет муки. Или выпустить пух из подушек. И у мамы сразу появилась бы новая забота. Не кто иной, как именно Стефан всегда поучал Людку: «Людик, если у тебя будут серьезные неприятности, первым делом постарайся найти себе какое-нибудь занятие. Прибери в комнате. Перешей платье. Заставь себя сесть за уроки. Главное — пусть пройдет немного времени, и все твои беды покажутся не такими страшными». Ну, сам-то Стефан нашел чем заняться, вернее, не чем, а кем.

— Холодильник оттаял, — сказала Людка отцу. — Света, что ли, не было?

— Мы хотели его разморозить и выключили, но тут пришла Элиза, и все так и осталось.

— Папа, неужели они разойдутся? — тихо спросила Людка.

— Боюсь, что так, доченька, боюсь, что так. А чем мы с мамой можем помочь? Мать говорила ему, просила… да что поделаешь? Ложись спать.

Значит, ничем нельзя помочь, когда один человек перестает любить другого? Неужели нет такого слова, такого заклинания, чтобы все пошло по-старому? И от чего это зависит? Наверно, не от красоты, потому что Элиза в пятнадцать раз лучше, чем та. Людка видело ее со Стефаном на улице, но тогда еще не понимала, что это означает.

Людка вернулась в комнату. Элиза ушла, две лужицы от ее сапожек начинали подсыхать. Мама в той же позе сидела на диване.

— Ты сделало уроки? — спросила она.

— Сделала, — ответила Людка. Рассчитывать приходилось только на себя.

— Тогда ложись спать.

— Спокойной ночи, — сказала Людка в пустоту.

Далось им это спанье! Как в доме неприятности, только и слышишь: ложись спать да ложись спать. Если бы переговоры насчет замужества Тересы еще немного затянулись, Людка успела бы выспаться не хуже медведя в долгую северную зиму. Но тогда она была гораздо меньше, и, ясное дело, на время серьезных разговоров взрослым хотелось куда-нибудь сплавить ребенка. Но теперь?! Людка пошла к себе и написала в дневнике:

«Моя дочь Людмила Бальвик не приготовила уроков по уважительной причине, так как у нее вчера сильно болела голова.

С уважением…»

Дневник она понесла отцу на кухню.

— Подпиши, папа.

— Что это?

— Ничего страшного, не двойка.

— Давай ручку. У тебя болит голова?

— Да.

— Ложись спать.

— Как раз и собираюсь, — сказала Людка, захлопывая дневник.

У себя в компоте она с размаху бросилась на железную кровать. Жалобно заскрипели пружины. Людка решила применить старое доброе средство от всех бед и честно старалась заснуть. Чего только она ни делала — и душ приняла, и зарывалась головой в подушку. До сих пор бессонница была знакома ей только по рассказам взрослых, а тут пришлось на собственной шкуре испытать, каково это. Странное, непостижимое ощущение. Глаза закрывались, но в груди скапливалось и давило, отгоняя сон, что-то холодное и тяжелое. И веки подымались, как будто кто-то внутри дергал за шнурочек. Людке казалось, что там у нее сидит какое-то скользкое живое существо, и ей хотелось задушить его, смять, раздавить. Она ворочалась с боку на бок, устраивалась то так, то этак, прижимала к животу кулаки — все без толку. Проходил час за часом, и Людке в конце концов надоела эта комедия. Она попыталась восстановить в памяти содержание всех ковбойских фильмов, которые смотрела. Теоретически эта напряженная умственная работа должна была быстро ее утомить, потому что фильмов таких она видела очень много, а лучшие — даже по два раза. Но вспомнить, о чем там шла речь, оказалось просто невозможно. Ничего, кроме раздражения, это не вызывало. На фоне одинаковых пейзажей судьбы героев были тоже какие-то одинаковые. Людка перешла на другие фильмы — в надежде, что они помогут ей понять, почему Стефан разлюбил Элизу. И вдруг она почувствовала, что плывет на льдине по темной холодной реке, а на залитом солнцем берегу стоит Тот Человек и протягивает к ней руки. Льдину сносило на середину реки, но Людка сделала нечеловеческое усилие и все-таки дотянулась до Его руки.