Михаил Горбовцев - Мишкино детство

Ясно, что за такой рассказ книгу не получишь. Но тут в голове у Мишки мелькает забытая забавная история.

— Александр Петрович, — обращается Мишка к учителю, — а про что-нибудь другое можно написать?

— А например?

— Про Акимову душу.

— Ну что ж, напиши про Акимову душу, — засмеялся Александр Петрович.

На дворе, как назло, все святки стояла оттепель. Ребята — Мишка в окно видел — целыми днями катались на салазках с Кобыльих бугров, гоняли загнутыми палками деревянные шары, а Мишка все сидит и пишет про Акимову душу. Дело с душой происходило на его глазах. Словами Мишка мог бы пересказать всю историю быстро и потешно, а написать никак не может. Надумает будто хорошо, а напишет — получается плохо. Слова наскакивают одно на другое, будто в чехарду играют.

…Сегодня крещение — последний день святой. Завтра — в школу. Мать ушла в Осинное к тетке Арине. Звала с собой и Мишку, но Мишка сердито буркнул: «Не видал чаю из чугунка?..»

А самого одна и та же мысль точит — сегодня решится судьба голубенькой книжки: либо он напишет про Акимову душу и, может быть, получит книжку, либо книжка попадет к его недругу — косому Ваньке Федотову.

За окном на нежноголубоватых Кобыльих буграх черная круговина. Вчера там Семен Савушкин опаливал свинью. Рябая Моргунова собака выгребает лапами нору и лижет кровяные куски снега. Вот подлетела и села у круговины толстая ворона. На шее и груди у вороны будто накинут серый полушалок. Она осмотрелась и вразвалку стала подходить к круговине. Вдруг со стороны кузницы вылетели одна за другой три палки. Собака взвизгнула, пригнулась и убежала. Взмахнув крыльями, медленно, боком, поплыла ворона. Из-за кузницы выбежали боковские ребята: Ванька, Кондрат, Сенька.

Значит, у Ваньки уже готов рассказ, иначе он не выбежал бы на улицу.

Мишка отворачивается от окна, прочитывает написанное и досадует: «Дурак я! Было бы мне лучше сказать Александру Петровичу, чтобы написать сказку. В сказке все дело просто: «В некотором царстве, в некотором государстве…» — и пошел, как по маслу. А с душой с этой все праздники просидел, и все бестолку!»

День понемногу начинает тускнеть. «Ладно, — решает Мишка, — как сумел, скажу, так и написал. Зато все правда. А наловчусь — лучше буду писать».

И, цокнув пером в дно чернильницы, он, должно быть в сотый раз, начал:

«Это было прошлой зимой. Недалеко от нас жил дед Аким. Жил, жил и вот, один раз, умер…»

Этот день запомнился Мишке на всю жизнь. Начался он так. Александр Петрович вошел в класс с веселыми глазами и не остывшей еще улыбкой на лице, будто он только что с кем-то разговаривал, хотя никто из школьников не видел, чтобы из его комнаты кто-либо выходил. Когда пропели, как всегда, «Достойно есть», Александр Петрович сказал:

— Садитесь… Сегодня, — потер он руки будто от холода, — почитаем рассказы наших сочинителей. Написали все хорошо. Но я отобрал два лучших. Чьи они, говорить не буду, сами узнаете. Вот первый.

Он взял со стола желтенькую тетрадку. У Мишки дрогнуло сердце: как раз его тетрадь была в желтенькой обложке с портретом Лермонтова. Заглавие рассказа оказалось другое: «Как я провел праздники». «Наверно, Ванькина!» с досадой подумал Мишка.

— «…Ночью под рождество, — читал Александр Петрович, — я, отец, батрак и сестра Аниська ездили в Осинное к заутрене…»

«Ясно, Ванькин!» решил Мишка.

— Плохой рассказ, — разочарованно вслух протянул Мишкин друг, Митька Капустин.

— А ты же его не слышал, — возразил Александр Петрович и продолжал: — «…В церкви было тесно и душно. Горело много свечей, и зажигали люстру. Мне понравилось, как ее зажигали. Сначала все свечи были спутаны толстой ниткой. Один конец нитки висел чуть не до пола. Когда конец подожгли, то огонь побежал по нитке к свечам и зажег все фитили. Еще понравилось, как пел хор на правом клиросе. Мы с отцом и с Аниськой стояли на левом клиросе. Отец тоже подпевал. А потом ходил по церкви с кружкой, собирал на украшение храма. После заутрени и ранней обедни мы поехали домой. Дома разговлялись. Было всего много: ели свинину, гусятину, молочную лапшу. Отец только сказал, чтоб много не ели, а то будет понос…»

Школьники расхохотались. На щеках у Ваньки проступили красные пятна.

— Это он от жадности, — заметил Митька.

— Ты что там, Капустин? — посмотрел на Митьку Александр Петрович.

— Я говорю, — встал Митька, — что у Федотова дюже жадный отец. Летом чья-нибудь корова не в хлеб даже, а на толоку взойдет, так он ее в хлев к себе загонит, а потом рубль выкупу требует…