Михаил Горбовцев - Мишкино детство

— Так его! — восхищенно сказал Макар Ярочкин, и так как он редко говорил, то на него все взглянули.

— «Ну что за копейку купишь? Бублик? А что такое, — говорим, — для рабочего человека бублик? Что собаке — муха». — «А сколько ж вы, ироды, хотели?» — «Да сколько вы обещали, столько бы и хотели».

— Ловко! — восхищенно воскликнул Евдоким.

— «А крест на вас есть? Я, — говорит, — тогда сгоряча, не обдумавши вам написал. Если, — говорит, — по гривеннику не хотите, других найму». — «Нанимай», говорим. Получили за неделю, идем к поезду на Киев. А сами знаем — некого ему нанимать, все люди на работе. За полчаса до отхода поезда приходит! «Не уехали?» — «Уедем». — «На двенадцати копейках не поладим?» — «Не поладим». — «Значит, четырнадцать?» — «Нет, — говорим, — пятнадцать».

— Правильно! — подтвердил Евдоким.

— «Побойтесь бога!» — «А сам ты боишься его?» — «Ну, уезжайте», говорит. «И уедем! Сейчас пойдем за билетами». Видит он, что еще придется за билеты нам платить, и говорит: «Ладно, пейте мою кровь».

— Молодцы! — воскликнул Семен.

— Расчет у нас недельный, — продолжал рассказывать Андрей. — Подходит суббота. Выдает он нам по восемь копеек. «А остальное, — говорит, — при окончательном расчете — осенью. Они, — говорит, — целей у меня будут, а то пропьете либо в карты проиграете».

— Ишь ты какой заботливый!.. Пожалел, называется, волк кобылу… — понеслись замечания слушателей.

— Ну и дальше?

— Уплатил.

— На последней выдаче все-таки, должно быть, надул, — предположил Евдоким.

— Не надул и на последней. Когда осталось саженей пятьдесят, мы обмерили и говорим: «А за эти, — говорим, — плати вперед».

— Вот так-то их учить надо, — сказал Семен.

— «Уходим, — говорим, — до свиданья». А он нам ничего не сказал.

Евдоким от удовольствия рассмеялся и повторил:

— «Ничего не сказал»! А что ж ему говорить было? Не тот рабочий пошел, — добавил он с удовольствием. — Мы бывалыча бессловесные бычки были, обдували нас, дураков, почем зря.

После этого рассказа, где, по всем признакам, Андрей играл не последнюю рать, хотя он об этом не говорил, Мишка почувствовал невольное уважение к нему.

— А рабочих забастовок не приходилось видать? — спросил Семен.

— Как не приходилось, много раз приходилось. В Сормове, под Нижним-Новгородом, есть механический строительный завод. Там вечное волнение. И в тюрьму людей сажают и в Сибирь ссылают, а народ своего добивается.

— Да… Тучки бродят, — многозначительно произнес Семен.

— Пожалуй, скоро и гром грянет. — Андрей внимательно оглядел мужиков. — Помню, у нас в Сормове во время забастовки листовка по рукам ходила. Слова, как огнем, жгли: «Дорогие граждане и гражданки! Гнусная шайка разбойников и тунеядцев триста лет грабит вас…»

Мужики притихли, переглянулись. У Мишки от Андреевых слов пробежали мурашки. Но дальше говорить Андрею не дала мать.

— Довольно вам языки чесать! — крикнула она. — Сейчас лампу буду тушить. Лодыри! Лучше б лапти плели, ложки, корыта, лопатки делали…

— А где их продавать, кума? — спокойно спросил Семен.

— На базаре… Не знаешь где?

— Ими весь базар завален.

— У лодыря всегда оправдание найдется, — сказала мать.

Мужики неохотно, лениво встали и один за другим вышли из избы.

— С острожником компанию завели? — бросила мать отцу, когда в хате никого из чужих не осталось.

— Он никого не убивал.

— А что ж, по-твоему, за хорошие дела в тюрьму сажают? Что он сейчас говорил?

— Ничего плохого не говорил.

— Ты думаешь, я вот такая? — подняла мать на аршин от пола руку.

И началась ссора, которую так не любил Мишка. И кто из них прав — отец или мать, Мишка понять не мог.

Не может он понять, почему мать так напала на Андрея, ничуть не похожего на тех разбойников, которыми пугали его в детстве. И Мишке жалко было, что теперь, после материнского окрика, мужики больше не будут к ним собираться, и уж Андрей, во всяком случае, и глаз не покажет.

И мужики больше у Яшкиных не собирались. Теперь они ходили на Разореновку к Платонушке. Мишкин отец часто уходил днем, а возвращался только под утро. Где он обедал и что ел, Мишка не знал.

— Хватишься ты за ум, — угрожала ему мать, — да только поздно будет!

Отец ничего не отвечал ей. А один раз утром, оставшись наедине с Мишкой, он достал из бокового кармана поддевки пучок синих бумажек, отделил одну из них, подал Мишке и тихо, с опаской, сказал:

— Почитай вслух.

Мишка откашлянулся и тоже с опаской тихо начал читать: