Михаил Горбовцев - Мишкино детство

— Сколько я знаю, монахи только принимают дары, а чтоб раздавали — этого не было слышно, — заметил Филипп.

— Да это верно, — согласился Семен, — только давай напишем все-таки такую просьбу… Что оно будет…

На этом совещании, Мишка заметил, ни с одним планом Филипп не соглашался.

— Ну а что ж, по-твоему, надо делать? — спросил Филиппа Семен.

— По-моему, вот что надо делать: обзаводиться лошадью, плугом, бороною, телегою да брать в аренду землю.

— Это б хорошо, да разве, сынок, за пальцы купишь все это? — заметила мать. — На это худо-бедно надо рублей пятьдесят.

— Я их достану, — сказал Филипп.

И достал.

На другой день он нанялся в батраки к богатому ковенковскому мужику и взял у него под расписку пятьдесят рублей — весь заработок за два года вперед.

Мишка не только не жалел, что отца прогнали из сторожей, но даже был рад. Теперь у них — вот уже больше года — имеется своя лошадь с кавказской кличкой Баязет, есть плуг, борона, телега. Тетка Таня исполу отдала им обрабатывать свою землю. Баязет, правда, староват — ему лет семнадцать, а то и больше, — зато смирный, как овечка: Мишка лазит у него под брюхом без всякой опаски, как под столом…

Жалко Филиппа — он раза два приходил домой худой, молчаливый. И хотя на жизнь не жаловался, но и без жалоб видно было, что жилось ему не сладко. Мать, обнимая его, плакала и приговаривала:

— Сынок ты мой, мученик, с детства впрягся в тяжелое ярмо!..

И Мишке тоже хотелось плакать.

Но Филипп весело взглянул на Мишку и бодро сказал:

— «Все пройдет с зимой холодной!»

Мишка повеселел, а мать перестала плакать.

Лето для Мишки прошло в напряженном труде: он и боронил, и возил с отцом снопы, и ездил с ребятами в ночное. И то, что он в семье был уже работник, а не дармоед, наполняло его большой радостью. А с наступлением зимы опять в избе стали собираться мужики. Опять пошли всякие разговоры. Семен Савушкин безустали рассказывал то смешные побаски, то житейские жуткие истории.

А как-то вместе с Платонушкой, товарищем отца по японской войне, в комнату вошел незнакомый человек невысокого роста, в черном пальто с барашковым воротником и в барашковой стожком шапке. Лицо у нового человека скуластое, широкое, начисто бритое. Глаза — узенькие, карие. На вид ему лет тридцать с лишним.

— Племяш мой Андрей, — сказал с гордостью Платонушка, показывая на незнакомого человека.

«Неужто такой Андрей?» разочарованно подумал Мишка. По описаниям Платонушки, Мишка представлял Андрея рослым, широкоплечим, с голубыми глазами и румянцем во всю щеку, прямо как богатырь Алеша Попович. А тут — обыкновенный мужик…

Новый человек своим присутствием как бы связал всех. Никто, даже Семен Савушкин, не знал, как и с чего начать разговор, чтобы он вышел к делу.

Первым заговорил Евдоким.

— Вы тоже, говорят, когда-то по каменной части работали? — обратился он к Андрею.

— С шестнадцати лет штукатур и каменщик… Сначала, конечно, не штукатур и не каменщик, а козонос, а потом уже штукатур и каменщик, и даже печник, — сказал Андрей.

Голос Андрея, мягкий и плавный, понравился и Мишке и мужикам. Почувствовав, что с Андреем можно говорить попросту, Ефим Пузанков спросил его:

— Ты что ж, говорят, в тюрьме сидел?

«Надо же ему про это спрашивать!» с неудовольствием подумал Мишка. Но Андрей охотно ответил Ефиму:

— И в тюрьме сидел, и в ссылке три года был…

Ефим, вероятно, еще задал бы вопрос по поводу тюрьмы и ссылки, но Евдоким, которому, как и Мишке, такие вопросы казались неделикатными, поспешил заговорить о другом.

— От подрядчика Резникова ни разу не приходилось работать? — спросил он.

— Сидора Петровича?

— Да, да!

— Приходилось… Мошенник, каких свет не видал!

— Именно мошенник, — согласился Евдоким. — Мы от него в Путивле церковь клали… Работали, как для себя. Думаем, придет осень — наградных хоть по пятерке даст, а он при расчете кому рубль, кому два недодал.

— Зато мы его проучили.

— Как же это? — обрадованно спросил Евдоким.

— Взялся он штукатурить Курский вокзал. А мы уже работали в Киеве. Глядь, передает письмо: «Приезжайте, вдвое против Киева буду платить». Посоветовались, расчет заявили, приезжаем. «Вот молодцы, — говорит, — что приехали! Почем же вы там штукатурили?» — «По семь копеек сажень», говорим. «Что вы! По семь копеек!.. У меня вон берутся по пятачку». — «По пятачку? Ну, пусть делают, — говорим, — только оплатите нам проезд туда и обратно». — «Нет, я своему слову верный человек. Проезд сюда оплачу и против Киева буду платить больше — по восемь копеек». Ладно, думаем, ты мастер, и мы не подмастерья. Согласились… Взял он подряд к сроку. В случае нарушения — по договору неустойка. Мы это прикинули в уме и работаем себе «ковыль на костыль». Видит он такое дело, что к сроку не поспеет, и говорит: «Ребята, надо побыстрей действовать». А мы — ему: «От наших заработков быстро не задействуешь: животики вот как подвело». — «В Киеве ж, — говорит, — по семь копеек работали — не подводило?» — «Так то, — говорим, — в Киеве — там мы воздухом подкармливались». — «Ну вот что: по копейке надбавлю».