Мато Ловрак - Отряд под землей и под облаками

Вскоре подоспели из села подводы с пивом. На праздник сходились запоздавшие гости. Заиграла музыка. Начались танцы.

Юные виновники торжества вскоре были всеми забыты. Почувствовав себя одинокими и покинутыми в этой веселящейся, танцующей и поющей толпе, Перо, Шило, Мудрец и Малыш выбрались потихоньку на дорогу и зашагали к селу. Они направились к церкви. Она была открыта, и ребята взобрались на колокольню. Восточная арка открывала вид на мельницу. Вон она белеет в оправе зеленого леса, словно волшебный замок. Сгрудившись у арки, ребята задумались. Потом обнялись. И долго не говорили ни слова. Мудрец первым прервал затянувшуюся паузу:

— Ну вот мы и пустили мельницу! Пусть там теперь взрослые хозяйничают. Только как бы они там опять все не испортили!

— Не помяли бы цветник, не передавили бы лягушек… Невдомек им, что мы их нарочно разводим…

Перо между тем молчал. Ребята затормошили его:

— О чем это ты думаешь, Перо?

Но предводитель отряда по-прежнему неотрывно вглядывался в даль и не произносил ни слова. А потом промолвил:

— Н-да, вот это так загвоздка!

Заветное слово мгновенно развеяло всякую грусть и печаль. Ребята встряхнулись и ожили. Не иначе как Перо озарила новая идея.

— Говори, что ты там такое придумал? Какое-нибудь новое славное дело? — требовали мальчишки ответа.

Не отводя мечтательного взгляда от мельницы, Перо прошептал:

— Так, есть кое-какие идеи… Только тсс-сс!.. Немножечко терпения… Я вам завтра все расскажу.

Соборные часы пробили четыре, когда Ерко и Па́влек вышли на улицу. Колокольный звон разбудил полицейского комиссара Паппага́лло, который вот уже два часа храпел, развалившись на диване. В страхе он открыл глаза, оторопело поморгал, глядя в потолок, и перевел взгляд на открытое окно. Сел, вытащил из кармана платок и вытер шею, лицо и лоб. У него было два подбородка, и он был круглый, как бочонок. Проснулся он весь мокрый от пота. Осеннее солнце, переместившееся, пока он спал, к западу, било прямо в лицо.

Паппагалло посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что проспал целых два часа. Вот так-так… Ему уже пора быть на посту.

Он подошел к умывальнику, сполоснул лицо, чтоб окончательно прогнать сон и взбодриться. Вытираясь, он вспомнил о том, что давно не давало ему спокойно жить; лицо его сразу вытянулось. Два месяца… какое там два — уже три месяца, если не больше, он безуспешно выслеживает преступников. А ведь вначале он был готов поклясться, что через две недели они будут у него в руках. И остался с носом! Его неудача вызывала насмешки сослуживцев, портившие ему жизнь. А преступления тем временем множились. Только сегодня утром он натолкнулся на новые случаи и нашел новые улики.

И, словно желая убедиться, что все это ему не приснилось, он вытащил из кармана листок бумаги. Одна сторона его была пустая, на другой стояли призывы: «Долой фашизм!», «Долой Италию!», «Свободу народу!», «Да здравствуют словенцы!». Листовки такого содержания появились вчера вечером на улицах, в кинотеатрах, школах.

Началось это весной. Сперва листовки появлялись изредка, потом все чаще и чаще. Их становилось все больше. Паппагалло понимал, что это дело рук какой-то подпольной организации. «Если так и дальше пойдет, — подумал он, — в один прекрасный день начнут стрелять и бросать гранаты. Это необходимо пресечь, пока не поздно. Зло надо вырвать с корнем».

Полиция произвела в нескольких подозрительных домах обыски, но ничего не обнаружила. Все удары шли мимо цели. Инспектор Паппагалло вбил себе в голову, что преступников следует искать среди уличных мальчишек. Конечно, без взрослых дело тоже не обошлось, это он понимал. Но взрослые держатся в тени, затаились как мыши и печатают листовки, а мальчишки разносят их по городу и лепят на оконные стекла. Сколько сопляков шатается день-деньской по городу! Никто на них и внимания не обращает! Поймать бы хоть одного с поличным, он бы уж вытряс из него признание, как орехи из мешка.

Вот почему, шагая по городу, он выглядывал только мальчишек и слышал только детские голоса. Нюх подсказывал ему, что под особым подозрением надо держать словенских школьников. Как только его слух улавливал словенскую речь, он делал стойку, как легавая, учуявшая дичь. Однажды он увидел трех сорванцов: сблизив головы, они о чем-то шептались. Он счел своим долгом узнать, в чем дело, остановился посреди улицы, посмотрел налево, направо, а когда обернулся, обнаружил на стекле витрины листовку. Мальчишки прилепили ее за его спиной…