Натан Полянский - Если хочешь быть волшебником

Ломая голову над этой проблемой, Лева шел в школу. На откосе дамбы перед мостом рос одинокий подсолнух. Мальчик подошел к нему, выколупнул из склоненной головы несколько зерен — они так и не созрели! — и, досадливо махнув рукой, пошел дальше.

На мосту он остановился, чтобы полюбоваться выводком уток, смело плывших против течения. За мостом загляделся на гипсовую статую оленя, недавно установленную на валу Ивана Грозного, и его потянуло поближе рассмотреть новинку.

Хорошо грело солнце, и небо было совершенно безоблачно. В такие погоды — это твердо установлено наукой — можно не ожидать ни бурана, ни вьюги, ни дождя. В такие погоды ужасно не хочется заходить в класс.

— Быстрей! — крикнул Леве догонявший его школьник. — Опаздываем!

— Не опоздаем!.. У нас в классе так душно и всегда пахнет чем-то прошлогодним… Не опоздаем же, говорю: я сегодня встал на полчаса раньше.

Но этот важный довод Левы не был принят во внимание — школьник заметно обгонял, и Леве не хотелось состязаться с ним в беге…

В класс Лева вошел как раз вовремя: у доски уже стоял ученик, значит, опасность быть вызванным первым миновала.

Спросив двух — трех учеников, учитель взял указку, подошел к карте на стене и стал рассказывать о походах Александра Македонского.

Вдруг Лева пырснул со смеху. Он торопливо прижал ко рту ладонь, но поздно — учитель услышал.

— В чем дело? — строго спросил он.

— Я подумал, — сквозь смех проговорил Лева, — как бы драпали эти македонцы, вооруженные луками да стрелами… если бы пустить против них… два десятка… танков… Ха-ха-ха!

Еще кто-то из учеников рассмеялся, улыбнулся и учитель.

— Вообразить, конечно, и такое можно.

Лева не заметил, как окончился этот урок и начался следующий, хотя на переменке он разговаривал с товарищами, за кем-то гонялся между партами, опрокинул стул учителя и вообще отдохнул на славу.

Разбиралось устройство электростатической машины, главная деталь которой — вращающийся круг. По ассоциации мысли Левы скоро вернулись к велосипеду: хорошо бы придумать такое усовершенствование в календаре, чтобы три — четыре воскресенья следовали одно за другим. За такие четыре дня он отлично накатался бы.

— Ракитин, — неожиданно прервала его размышления Марфа Тимофеевна, — а ты как думаешь?

Лева встрепенулся, вскочил. Он прослушал вопрос. Его взгляд скользнул по доске, по картам на стенах. Затем он глянул на стоявшего у доски ученика. Но выражение лица этого ученика, как и примелькавшиеся карты полушарий и материков, ничего не подсказало Леве. Тогда он локтем толкнул в бок Николая.

— Что ж, Самохин, подскажи ему, — заметила это движение учительница, — он так настаивает.

Николай начал рассказывать, но где-то на половине сбился и, сконфуженный, замолчал.

— Так! — удивленно произнесла Марфа Тимофеевна. — Кто, дети, расскажет?

Тридцать семь девочек и мальчиков глядели на учительницу серьезными сочувственными взглядами людей, испытывающих стыд за поступок своего товарища. Только двое или трое потупили глаза в свои тетрадки, да одна девочка сделала вид, что поправляет шнурок на ботинке — спрятаться ниже было некуда.

Вдруг поднял руку Гена и, не ожидая, пока его вызовут, встал и заговорил:

— Беда его в чем — я знаю. Он много о себе воображает: и замки починяет, и табуретки, и даже крышу на сарае — сам видел. А теперь новое нашел себе — мотоцикл из хлама делает. По-моему, он ленится учиться, а потому ищет, что бы делать, лишь бы не учиться.

Высказав эти соображения, Гена сел. Николай один во всем классе остался стоять. Под обращенными к нему взглядами ребят ему тоже хотелось сесть, стать незаметным. В том, что он теперь возвышался над всеми, заключалась какая-то обидная несуразность, точно и впрямь его заставили подняться, чтобы получше разглядеть его тайные недостатки, наконец-то всплывшие наружу. И в какую сторону он ни поворачивался — всюду встречал осуждающие взгляды товарищей.

— Садись, Николай, — разрешила наконец Марфа Тимофеевна. — А ты, Гена, встань, пожалуйста!

Это было сказано так резко, что Гена, обычно медлительный в движениях, вскочил. Он чувствовал, что сейчас услышит от учительницы неприятные, обидные слова, и, чтобы обезоружить ее, принял самый невинный вид. «А что я такое сказал?»

— Ты вот говоришь: замки починяет, крышу на сарае перекрыл. А сам ты мог бы это сделать? Сомневаюсь. Ты пуговицы пришить не можешь, карандаш заточить… Так что тебе-то лучше было помолчать. — И, не глядя больше ни на Гену, ни на Николая, Марфа Тимофеевна вызвала следующего ученика.