Хольгер Пукк - Виллу-филателист

Туу-ту-ту-туу! Туу-ту-ту-туу!

Это, конечно, Длинный Тыну. Стоит на флаговой площадке, рука на поясе и трубит тревогу! Другие «офицеры» таких складных звуков из горна не извлекут. Сами все пионерские вожаки, а иной, кроме всхлипа, ничего не выдавит.

Да, стоит и трубит. Раструб горна движется в такт звукам — вверх-вниз, вверх-вниз… А солнце сверкает на горне так ярко, что глаза сами щурятся.

Я так ясно видел эту картину, будто стоял у сигнальной мачты. Даже глаза, наверное, сощурил. Хотя и был километра за два от Тыну, от флаговой площадки и сверкавшего горна. Сидел на крутом берегу под двуверхой сосной и вовсю болтал ногами. Внизу в лощине вилась речушка, сзади за мной начинался дремучий лес, по бокам от меня цвели какие-то желтые цветы.

И представьте себе: ничего больше! Ах, да! Еще солнце глядело откуда-то сверху меж большущих облаков.

Я был ужасно зол. Дальше просто некуда. И колотил пятками в рыхлый песчаный берег. Отваливавшиеся комки катились, поскакивая на уступах, и исчезали в воде.

Злился я ужасно. И лучше было не думать о лагере. Потому что несправедливость пошла оттуда. Только разве всегда можешь делать то, что лучше! Во мне словно жил какой-то автоматический экран, и он продолжал работать. Совершенно по своим законам, не думая обо мне. И без конца показывал мне горн, и Тыну, и флаговую площадку. Потом я увидел еще, как Лилли поднимает на мачту пестрый флаг. Желтые и черные полосы в ряд и впрямь вызывают тревогу. Да, хитрец был тот, кто выдумал этот тревожный флаг.

Горн умолк. Флаг полощется на ветру. Теперь растревожились домики. Поднялась такая возня и беготня, будто вспыхнул пожар. Кто кричит, кто ругается. Девчонки визжат, словно им в постель сунули по лягушке.

Двери хлопают. Стекла на балконах начинают звенеть. Старые деревянные ступеньки грохочут и скрипят. Двери веранды распахиваются настежь и наружу выдавливается клубок человеческих голов, рук, ног. Ребята, конечно, одним махом перелетают через перила. Девчонки стремглав — топ-топ-топ — катятся по ступенькам. Кое-кто приглаживает на бегу волосы. Будто во время этой тревоги вообще имеет значение, какая у тебя прическа. Но девчонки остаются девчонками. Им хоть бомбу клади под кровать, они все равно перед вечным покоем станут причесываться. Или завяжут бантики.

Флаговая площадка вдруг становится как базар. Председатели отрядов созывают своих. Те носятся туда-сюда. Звеньевые проверяют, кто отсутствует. Некоторые бегут назад к домикам. Звать и подгонять. Другие кричат, чтобы не бежали: чего доброго, сами искальщики пропадут… Какая суматоха! Возбуждение, толкотня-беготня… А что дальше будет?..

Я снова долбил вовсю пятками по уступу. Будто взбрыкивающая лошадь. От берега отвалился кусок красного песчаника. И покатился кувырком по выступам. Вспыхнул красной пылью и пропал из глаз.

Ох и буза там! Вот было бы дел… А я должен сидеть здесь! Это я-то! Пять писем в кармане и пять тонн злости под ним за пазухой! Я, человек, который и в бутылке не постоит спокойно, как сказал сам Длинный Тыну. Но почему я? Кому вообще пришла в голову такая чушь? Или у нас в лагере сопляков мало? Какому-нибудь желторотику было бы в самый раз корячиться на этих сосновых корнях. Азимут шестьдесят и пять голубых конвертов за пазухой.

Чертов Тыну, каланча несчастная! Это он мне испортил всю песню, а то кто же. И подумать только, на всю смену одна-единственная «Зарница». Единственное стоящее дело. А я сиди тут под этой двуверхой сосной.

Глянул на часы. Скоро там на площадке начнется! У каждого отряда тайный пакет с первым заданием. Вокруг сигнальной мачты сгрудились в пять гроздей мальчишки и девчонки. Сговариваются, объясняются, покрикивают. Кого-то выталкивают, другой занимает его место.

— Не напирайте!

— Дурачье!

— Да замолчите вы наконец!

Такие восклицания значат, что в центре сгрудившейся массы идет горячий спор. Умников здесь вдоволь. Знает — не знает, но каждый считает себя призванным учить других.

— Чушь не пори!

— Ого, да кто ж так делает!

— Не суетитесь!

— Умник нашелся!

Одна гроздь вдруг рассыпается. Будто в центре ее что-то взорвалось. Из грозди образуется несколько неровных рядков. Отряд бежит со свежими силами через площадку, перемахивает перекладину, скачет — гоп-гоп-гоп — через припасенные для костра чурбаки, и исчезает в лесу.

Увидев это, оставшиеся гроздья начинают еще больше гудеть. Об этом говорят возгласы и перебранки, ставшие вдруг намного резче, может, даже злее.