Юрий Леонов - Брезентухи

Лиля появилась перед самым звонком. Едва заметно кивнула мне и больше не повернулась в нашу сторону. Была она в нарядном платьице и ботинках, такая гордая и неприступная, что просто не верилось: неужели вчера держал я ее ладошку в моей.

На переменах тоже не было повода перекинуться словцом: у девчонок свои кружки и разговоры, у нас — свои. И после школы Лиля, как всегда, пошла с подружками, а мы, приреченские, — своей ватагой.

Так повторилось на следующий день и через день. Я терялся в догадках: неужели сердится на меня Лиля, но за что? Или столь искусно маскирует от одноклассников, боясь насмешек, нашу тайну. Но как же тогда передать Лиле, хотя бы намеком, сколь нравится мне она?

Колька Лимончик, которому доверял я все свои секреты, рассудил просто:

— А ты ей записку напиши.

Светлая голова у Кольки! На уроке пластанул я из учебника арифметики Киселева чистый розовый лист, вклеенный сразу за обложкой, — мне казалось, что такие послания пишутся непременно на розовой бумаге. Загородился ладонью и, стараясь не посадить кляксы, тщательно вывел: «Я люблю тебя, Лиля». Подписываться не стал — и так поймет, от кого.

Теперь предстояла самая трудная часть операции — как передать записку, чтоб не видел никто, Конечно, можно было бы попросить об этом сидящего передо мной увальневатого Тихона — Тихоню. Но опасался я доверять ему такую бумагу.

Как и Колька Лимончик, был Тихон из местных, но на этом сходство их кончалось. Колька рос долговязым, громкоголосым, неусидчивым. Всю зиму ходил в расстегнутой телогрейке — душа нараспашку, жил с матерью и младшими сестрами в бараке железнодорожников, по ту сторону от станции. Приземистый, во всем обстоятельный Тихон носил борчатку из добротной овчины. Столь же добротным выглядел и пятистенок с массивными ставнями, где жила семья Тихона. В игры он обычно не ввязывался, усмешливо приглядывал со стороны. Может, оттого и не ввязывался, что принимали его ребята в компанию неохотно, дразнили куркулем. Верно, с весны пропадали в огороде дед и бабка Тихона, а с ними и сам он. Зато зимой все свое у них было, даже на базар выносили. Что ж в том плохого? «Работящий он, этот Тихон, — думалось мне, — только скрытен уж слишком, все молчком да молчком. И почему-то тоже не прочь схватить за косички Лилю…»

Нет, не поднялась у меня рука передать через Тихоню записку. Бросить ее прямо на парту Лиле?.. А вдруг увидит учительница…

Арифметику вела у нас прошлогодняя выпускница педагогического училища, которую меж собой мы звали Машуткой — такая она была молоденькая, крепенькая, розовощекая. Мы не боялись ее строгости — боялись ее слез, на которые слаба была она по молодости.

И все же я решил бросить записку. Сделал отвлекающий маневр— ткнул Тихона в правый бок и, едва он обернулся ко мне, чтобы сказать, кто я такой есть, кинул записку слева. Она стукнулась о выступ Лилиной парты и отскочила в проход.

Я так и обмер. На вышорканном, истоптанном полу розовый конвертик не просто валялся — кричал о своем существовании. Хоть срывайся с места и хватай, пока не поднял его тот же Тихон.

— Вот токо ткни еще, я тебе так ткну… — ворчал он.

Все захолодело во мне, когда математичка мелкими шажками направилась в нашу сторону. Она не спеша подняла записку, подержала ее в руках ровно столько, чтобы я успел помянуть всех святых, которые мне были известны от бабушки, и порвала на части.

Урок продолжался, словно ровным счетом ничего не случилось. Звонко, без раздражения звучал голос учительницы. Я был благодарен ей как спасительнице.

В том переполненном, расхлябанном годами лишений и безотцовщины классе, где троечники ходили в прилежных учениках, Лиля была едва ли не отличницей. Поэтому повод для встречи придумался как бы сам собой. На перемене, дождавшись, когда рядом почти никого не было, я подошел к Лиле и сказал, что совсем плохо стал разбираться в арифметике, никак не соображу, что к чему. Не поможет ли она мне после уроков?

Класс наш сразу же занимала вторая смена, поэтому, лукаво посмотрев на меня, Лиля спросила, где же мы могли бы заняться.

— А хоть бы у меня дома! — обрадовался я так, словно эта счастливая мысль только что пришла мне на ум.

Надежда моя повидаться с Лилей без длинного глазастого забора, без заинтересованного внимания одноклассников, наедине, была робка. Я едва заставил себя начать этот разговор. Но стоило встретиться с повеселевшим Лилиным взглядом, как все сомнения исчезли: хорошо, что я завел такой разговор: