Герман Матвеев - Семнадцатилетние

— Не преувеличивай, пожалуйста! — перебила ее Катя. — Мы не требуем секунды. Хотя бы часы…

— Константин Семенович идет! — предупредила дежурная.

— Все! Точка! Решили! И давайте, пожалуйста, без дискуссий. Меньше слов, побольше дела, — торопливо закончила Катя, направляясь к своей парте.

Вошел Константин Семенович, сказал свое обычное «Здравствуйте, девочки! Садитесь!», положил журнал, но не сел, а прошел к окну. Так он делал, когда хотел что-нибудь сказать. Все насторожились.

— Девочки! — взволнованно и как-то торжественно начал он. — Сегодня я пережил приятное чувство гордости. Я познакомился с вашим замечательным «Обещанием»…

Катя взглянула на Женю, и обе выпрямились. Тамара обернулась и радостно подмигнула им.

— Для вас это вполне естественный поступок, и ни чего удивительного, ничего необычного в этом вы не видите. В самом деле! Желание быть образованным, знающим, а значит и полезным Родине, желание быть лучше, духовно привлекательней, красивей — разве это не обычное желание молодого советского человека, строителя коммунистического общества? Совершенно сознательно, без всякого принуждения, повинуясь стремлению своего сердца, вы дали друг другу слово хорошо учиться и всем классом отлично закончить школу…

Константин Семенович замолчал и несколько секунд смотрел в окно. «Какими словами, на каком примере он мог объяснить вот этим семнадцатилетним девочкам то главное, что так волнует его сейчас? Даже сам он смутно помнит старую школу, а есть вещи, которые можно понять, только пережив их». Он перевел взгляд на стену, где висел портрет Ушинского, улыбнулся ему как старому знакомому и продолжал:

— Если вы попробуете надеть на себя старое платье, которое носили два, три года тому назад, то увидите, как вы выросли, и даже наверно удивитесь. Ведь вы не замечали, как росли… Примерно то же самое произошло и со мной. Война оторвала меня от школы. Я побывал в Германии, в Венгрии, в Чехословакии, видел там учителей, говорил с ними, и мне стало понятно, как мы выросли. Я не хочу сказать, что у нас все хорошо, а там все плохо. Нет. У нас много недостатков, и ваше «Обещание» может превратиться в пустую, показную, хвастливую бумажку, если за вашими словами не последуют дела. Ведь и раньше всем вам было известно, что без знаний невозможно стать коммунистом, а для того чтобы стать умелым строителем, как вы пишете в своем «Обещании», нужно учиться в полную силу своих способностей. Почему же вы так не учились до сих пор? Что вам мешало? Мне кажется, это происходило потому, что вы это знали, но не совсем понимали… не чувствовали. А знать и понимать — далеко не одно и то же. Я убежден, что ваше «Обещание» поможет каждой из вас почувствовать свою ответственность перед коллективом, поможет понять свое значение в коллективе, выработать в себе настойчивость, усидчивость, волю… и поможет, как завещал нам Владимир Ильич, «научиться учиться». Научиться учиться — было, есть и всегда будет одной из главных задач советского человека… Ну, а когда вы овладеете этой наукой, никакие трудности не смогут вас устрашить, — закончил учитель, прошел к столу и раскрыл журнал.

Валя Белова жила в большой светлой комнате с отцом, матерью и дедом. Отец ее работал пожарным инспектором. Это был добродушный, невозмутимый и безвольный человек. Домой он приходил частенько пьяным и на этой почве постоянно ссорился с женой. Дед никогда ни во что не вмешивался и обычно целыми днями читал все, что ему попадало под руки: будь это прошлогодняя газета, учебник геометрии, инструкция Горпожнадзора или обрывок какой-то сводки, в котором была завернута колбаса. Воспитанием единственной дочери занималась мать. Метод ее воспитания заключался в том, что она всячески потакала прихотям Вали и восхищалась ее успехами. Почему-то она решила, что у Вали музыкальный талант. С трудом скопив деньги, приобрела рояль, когда дочери было восемь лет. Музыканта из Вали не получилось. Прозанимавшись два-три месяца, она категорически отказалась разучивать скучные упражнения.

Сейчас этот рояль, оставленный на «черный день», занимал чуть ли не треть комнаты. Никто на нем не играл, всем он надоел и уже лет восемь служил не то столом, не то прилавком, на котором складывались все лишние вещи.

Валя с детства умела настоять на своем. Она по два, по три часа подряд могла плакать, или, вернее, ныть, пока у матери не «лопалось терпенье» и Валя не получала желаемого.