Нина Емельянова - Родники

Ксения удивлённо взглянула на маму и рассмеялась, махнув рукой.

— Да разве его удержишь дома? — воскликнула она. — Нипочём не удержишь. Сколько людей в нём нуждаются: то один за ним придёт, то другой!.. Ничего, мы и поскучаем, лишь бы живой, здоровый был. Время-то ведь какое! Слыхали? Казанка и Ярославская забастовали первыми, а за ними Рязано-Уральская, Курская — все дороги стали…

Время действительно было особенное. Ксения рассказывала маме, что на Морозовской и Прохоровской ткацких фабриках — везде рабочие бастуют. А через несколько дней и наши фабричные снова высыпали днём из ткацкой и красильной. Они шли густой толпой по фабричному двору; слышались голоса: «Долой царя! Да здравствует революция!».

Вернулся отец и сказал матери:

— Наши бросили работу.

На фабрике остановилась вся работа, и во дворе как будто опустело… По всей Москве происходило что-то большое, не очень мне понятное; течение обыкновенной жизни нарушилось. Стоял октябрь месяц.

Дядя Пётр вошёл в переднюю, отряхнул пальто, покрытое мелкими дождевыми капельками, и остановился на пороге в комнату, держа шапку в руках. Отец писал, сидя за столом; он обернулся:

— Что же ты, Пётр? Входи, чай горячий. Дядя Пётр стоял молча.

— Ты не заболел ли? — спросил отец. Он встал и всмотрелся. — Или устал?

— Бауман… убит, — тихо ответил дядя Пётр.

— Что ты?! Как же это так случилось? Где?

— Сегодня. Недалеко от Технического училища.

Подошла мама, взяла шапку из его рук, повесила на отдушник только что вытопленной печки. Дядя Пётр снял пальто, бросил его на спинку стула, подошёл и сел к столу, потирая красные, озябшие руки. Отец сидел перед ним, не спрашивая ни о чём, и все-таки казалось, что он спрашивает.

— Так всё нелепо произошло, — сказал дядя Пётр, глядя на отца. — Такой революционер погиб… В Техническом училище, где помещается Московский комитет большевиков, был митинг. Потом огромная масса народа вместе с Бауманом двинулась к Таганской тюрьме освобождать заключённых. Предательское нападение из-за угла… Черносотенец ударил Баумана чем-то железным по голове. И — насмерть.

Он долго молчал. Так и сидели они все трое за столом и молчали. Потом дядя Пётр сказал:

— Необыкновенно честный был человек!

— Ты его знал?.. Видел? — спросила мама.

— А как же! Знал и видел.

Я сидела у печки на маленькой скамеечке и, вероятно, чувствуя необычность появления дяди Петра, не решалась, как всегда весело, подойти к нему, а только смотрела. Удивительно, какое худое лицо у дяди Петра, щёки у него впалые, влажные от дождя, желтоватые усы опускаются вниз на губы… Он повернулся и посмотрел на меня.

— Вот, девочка, какие дела, — сказал он. — А ты что так смотришь?

Я встала и подошла к нему.

— У взрослых, брат ты мой, бывают трудные дела. Не только в сказках отправляются люди за живой водой, и сколько всего трудного происходит с ними в пути… — Он встал и, подойдя к печке, прислонился, всей спиной вбирая её тепло. — Когда-нибудь мы с тобой об этом потолкуем, а сейчас иди-ка ты спать.

Но хотя дядя Пётр говорил как будто спокойно, голос и лицо его не могли обмануть даже восьмилетнюю девочку, какой я была тогда. Убили человека, который называется «революционер». Дядя Пётр жалеет его. И отец жалеет этого человека. Опять случилось что-то в той неизвестной мне жизни, которая текла за стенами нашего дома, но властно входила внутрь его и горячо задевала его обитателей.

На другой день утром я провожала отца до конторы. Рабочие сегодня не торопились заходить в двери фабрики. Они приостанавливались во дворе, как будто ожидая чего-то. Так бывало в дни получек и в тот памятный день, когда все рабочие нашей фабрики бросили работу и вышли на улицу. Но сегодня они ничего не требовали от фабричных хозяев, даже не обращали своих лиц к конторе.

В строгом порядке, без толкотни, они стали выходить за ворота, и никто из конторы не останавливал их. При самом проходе через сторожку над головами идущих впереди ткачей вдруг взметнулось красное знамя. Небольшое, оно развернулось на ветру и двинулось вперёд.

Вместе с рабочими пошли мой отец и многие из конторских служащих. Перед этим дядя Пётр спросил у мамы:

— Ты пойдёшь с нами?

— Я? Я пошла бы, — нерешительно сказала мама. — Но… я даже и не знаю, кто такой был Бауман. Что я значу во всём этом?

— Ты так думаешь? Неверно. Каждый человек много значит.

Больше он ничего не сказал и быстро вышел.

И вот наступила какая-то особенная тишина. В нашем доме тихо, и за окнами не слышно говора и шагов, может быть, потому, что окна уже вставлены и замазаны на зиму. Но когда я выхожу на крыльцо в драповом пальтишке и в калошах и свежий запах холодного дня поздней осени охватывает меня, я с недоумением замечаю, что широкий фабричный двор тоже совершенно опустел и затих.