Разбередил ему душу ночной случай, когда он чуть было не угодил в лапы рыбьего законника. Сколько добра было оставлено тогда реке! После глухого подводного взрыва белобрюхий рыба, всплыв на поверхность, оцепила лодку со всех сторон. Казалось, сачком её до утра не вычерпать. По в ночи послышался встревоженный рокот. Он всё ближе и ближе. Кто-то спешил на взрыв. Пахомыч бросил сачок и лодку: тут не до жиру, быть бы живу! Замешкайся он хотя бы на минутку, не успей вовремя завести мотор — считай, пропало! На базар с рыбой он после этого не поехал. Мало ли там всякого подозрительного люда у прилавков отирается! Нарвёшься, чего доброго, на контролёра — учинит допрос, прижмёт к стенке, не отвертишься. Уговорил внучку свою, Анютку, отнести осетра одному давнему покупателю. Но на дороге Анютку подкараулил какой-то сумасшедший мальчишка и чуть было не уволок её вместе с осетром в милицию. Ведёрко с икрой Пахомыч забрал из тайника с собой, прикрыв её в целях конспирации пучками зелёного лука, а рыбу продал какому-то шофёру. Тот заплатил за осетров и стерлядь солидную сумму денег. И бот теперь чуть свет Пахомыч снова отчалил от берега.
Лодка шла ровно, отгоняя от бортов лёгкие вспененные волны. Они отбегали одна за другой, постепенно набирая силу и высоту. Солнце окончательно выбралось из-за дымчатого покрова, застлавшего горизонт, даль впереди прояснилась, раздалась вширь, и Пахомыч вдруг почувствовал душевное облегчение, приободрился. А чего, собственно, ему бояться! Опасность, можно сказать, миновала. Попробуй докажи, кто глушил и колол острогой рыбу? На реке отпечатки следов не остаются.
Тёмная бревенчатая громада, которая только что прошла под мостом, снова сомкнулась и широченным павлиньим хвостом поползла за буксиром. Слышно было, как плещется, ударяясь о брёвна, вода, как поскрипывают, пытаясь освободиться от проволочных пут, плоты, как натужно пыхтит взваливший на себя непосильную ношу работяга-плотовод.
Моторка была в нескольких метрах от плота, когда Пахомыч различил среди девушек-сплавщиц приземистую фигуру своего приятеля. Евстигней стоял на брёвнах, широко расставив ноги, и смотрел из-под ладони на реку. Ворот его косоворотки был распахнут, ветер трепал бахрому шнурочного пояса, а утреннее солнце отсвечивалось, как в зеркале, на его гладкой лысине. Приметив Пахомыча, Евстигней обрадованно замахал руками, выбежал на край плота и, встречая моторку, которая мягко торкнулась носом о бревно, ухватился за цепь, потянул к себе, привязал к тросу.
— Во встреча! А я-то, грешным делом, подумал — разминёмся, — басил рябой Евстигней, налегая на букву «о». — Чо замешкался? Слазь к нашему шалашу.
Пахомыч косо взглянул на полнолицых девушек, толпившихся возле бревенчатой избушки на плоту.
— Наше дело обоюдно секретное. Без посторонних оно вернее.
— Опасливый ты чо-то стал, Пахомыч. Глупых девчат путаешься.
— Осторожного сам бог бережёт.
— Несладкая, погляжу, жизнь у тебя, Пахомыч.
— Да уж где там!..
— Самая пора за встречу чокнуться.
Евстигней достал из карманов бутылку водки, два гранёных стакана и примостился на корме возле Пахомыча:
— Чую — дело какое-то для меня припасено. Выкладывай, Пахомыч!
— Дело нехитрое. Сам бы исполнил его, да не резон мне сейчас торговлей в посёлке заниматься. На подозрении я. Сплавишь вот это где-нибудь на стороне? — Пахомыч порылся в рундуке и достал ведёрко, из которого во все стороны топорщились зелёные стрелы лука.
— Огород завёл? Луку нынче грошовая цена, — удивился рябой Евстигней.
Пахомыч раздвинул ладонью зелень в ведре, и наружу выступили белёсые икринки. Они хрустально просвечивались, искрились под солнцем.
— Во жизнь! Деньгой пахнет.
— Внакладе не оставлю. Ты только загони поаккуратнее.
— Будет исполнено. Впервой, чо ли?
Сидя в лодке, они толковали об опасном своём ремесле, почём зря клеймили въедливых инспекторов рыбнадзора, вспоминали озорное, шумливое время, когда вместе по лесам да рекам браконьерствовали. Бутылка незаметно опустела, и Евстигней с ловкостью циркача — так, что она трижды перевернулась в воздухе, — бросил её за борт.
— Передай привет судакам от нас с Пахомычем! Чо он, чо я — оба мы не прочь с судаками дружбу иметь.
— Ну, мне пора, — поднялся Пахомыч. — Думаю у Соколиной горы пошарить. Тамошняя рыба давно ко мне на сковородку просится… А ты ведёрко-то упрячь подалее. И этим, девчатам, ни гугу. Упекут, паршивки…
Читать дальше