Том умирал на раскаленных добела камнях, а лидирующая группа продолжала борьбу. Еще ничего не подозревая, она неслась к финишу, а в Авиньонском госпитале уже лежал мертвый Том — один из лучших гонщиков, против тени которого они еще продолжали вести борьбу. Форментор, стремясь отыграть две минуты, шел на спусках со скоростью, приближавшейся к семидесяти милям в час…
Англичане решили, не оставлять многодневку, предполагая, что именно такое решение принял бы Том, поменяйся с кем-нибудь из них местами. Команда стартовала в следующем этапе под жерлами сотен объективов. Каждый хотел заглянуть в глаза людям, которых посетила смерть.
Это был не этап гонки, а скорее своеобразная похоронная процессия. Многие оглядывались по сторонам в тупой надежде увидеть Тома, думая, что происшедшее вчера лишь почудилось… «Поезд» сделал все, чтобы англичанин пришел на финиш первым. И выигравший этап сказал сквозь слезы: «Это не моя победа, это победа всех друзей Тома».
— Роже! Роже! — истошный крик рядом с Крокодилов ударил в уши.
Роже обернулся. «Техничка» шла рядом, а бледный Оскар, ведя машину одной рукой, другой тянулся к нему.
— Что с тобой?! Тебе плохо? Я уже раз десять кричу «Роже!», но ты не слышишь.
Крокодил нагнулся и заглянул под крышу низкой, распластанной на дороге, машины. Мадлен, забившись в дальний угол, смотрела со страхом на все безнадежные попытки Оскара окликнуть мужа.
— Все отлично, — пробормотал Роже и, еще раз нагнувшись, показал Мадлен большой палец. Не веря, что беда пронеслась, Мадлен рванулась к окну. И если бы не тяжелая запертая дверца, она готова была выскочить на полном ходу.
— Я замечтался! — виновато откликнулся Роже.
— Так промечтаешь и финиш!
Роже хмыкнул. Сейчас ему совсем не хотелось спорить с Оскаром.
— Первые далеко? — спросил Роже.
— Минута с четвертью. Сзади — почти три.
— Отлично.
— А выдержишь до финиша в одиночку?
— Зачем в одиночку? Постараюсь достать… Роже как бы расправил плечи.
— Боюсь, сделать труднее, чем сказать… Парни работают на совесть. Мы были впереди.
…— Сколько осталось до финиша? — Двадцать пять миль. — Крутить да крутить…
— Тебе ничего не нужно?
— Глупый вопрос! Комиссар сзади, все видит — не передашь! Роже достал бидон и потряс. Несколько глотков вылил на голову и только одним ополоснул рот.
— Вода еще есть. Дотяну…
— Ну, тогда мы назад. От Мадлен тебе привет, и не пугай нас больше!
«Додж» откатился так же стремительно, как и появился. А Роже остался на дороге один — не считать же комиссара! До двадцатимильного знака еще было время. Почему-то опять стало тоскливо. Роже вспомнил детство. Пришлось рано оставить школу и устроиться на работу развозчиком вина в местном магазине. Он доставлял на велосипеде тяжелые картонные коробки с дюжинами и полудюжинами бутылок. Потом первая гонка…
В прошлом году, несмотря на страшную тренировочную загрузку осеннего периода, он выбрался в родной городок, где впервые научился кататься на велосипеде. Ему бы и в голову не пришла мысль отправиться туда. Предложила Цинцы. Она почти насильно отвезла его на родину тайком от всех. Даже телевидение ничего не пронюхало.
Встреча с земляками растрогала его до слез. Крокодилу поднесли большое деревянное блюдо с серебряной фигуркой согнутого в три погибели гонщика с витиевато выполненной надписью: «Роже Дюваллону, земляку, чемпиону мира». Церемония проходила в здании старой школы, которую Крокодилу не довелось закончить. Зал битком набили ученики и гости. Старый учитель, который, наверно, и не помнил его толком в школьные годы, торжественно сказал:
— Мы удостоены чести видеть перед собой первого человека из нашего городка, ставшего чемпионом мира. Его пример — доказательство мужества, способности побеждать!
Роже в ответной речи что-то лопотал о волнующем дне, об уверенности, что он не последний чемпион и славный городок даст еще немало великих спортсменов.
Цинцы, слушая этот юбилейный лепет, счастливо улыбалась, а потом, вечером, прижавшись к нему в постели большого и неуютного номера, шептала:
— Ты говорил сегодня блистательно! Жаль, не было телевидения. Твою речь должна, была выслушать вся Франция. И выслушать стоя…
Цинцы любила аффектации. Она ведь была женщиной, да к тому же еще журналисткой.
Белое полотнище двадцатимильного знака отвлекло Крокодила от воспоминаний и вернуло в день сегодняшний. Он пошарил по карманам, вытащил полгорсти мятого изюма и бросил в рот. Потом достал таблетку сердечного стимулятора, завернутую в целлофан и лежавшую на дне нагрудного кармана. Довертев таблетку в руках, он решительно сунул ее обратно в карман: «Пусть полежит до худших времен».
Читать дальше