Анатолий Голубев - Никто не любит Крокодила

— Не беспокойтесь, мы летим чартерным рейсом. Думаю, не понадобятся даже паспорта.

Хозяйка пожала плечами, и кассовый аппарат медленно прожевал чек и заполненный сертификат. Подавая документы Роже, хозяйка пояснила:

— Стоимость шубы: десять процентов официальной скидки, пятьдесят долларов — моей личной, только для вас…

Роже небрежно полез в задний карман брюк, достал портмоне и извлек из него зеленые бумажки достоинством по тысяче долларов каждая. Это был приз, врученный вчера поздно вечером лично господином Вашоном.

Через минуту шуба, запакованная в черную с золотом коробку, красовалась в руке Мадлен, расцеловавшейся с хозяйкой, как со старой школьной приятельницей. Под проливным дождем пробежали они несколько метров до машины. Хозяйка стояла на пороге магазина и махала рукой.

«Прилипчивая, стерва, — умеет торговать! — подумал Роже, заводя мотор. — За десять минут слопала то, что я две недели зарабатывал едва ли не ценой жизни. И довольна,… Господи, я же собирался перевести призовые деньги жене Тома! Проклятая шуба!…»

Мадлен нагнулась к нему и, поцеловав в щеку, сказала: — Спасибо, милый…

— Не за что,-ответил Роже. Пожалуй, ответ этот как нельзя точнее выразил его отношение к нелепой покупке. Ушли заработанные с таким трудом деньги, вот-вот опоздают на чартерный самолет… Мадлен внезапно разрыдалась. Роже с удивлением посмотрел на нее. И пропустил указатель поворота на аэропорт. Обозленный, он долго кружил по незнакомым, путаным переулкам, натыкался на кровавые знаки «кирпичей» и кое-как выбрался на нужную трассу.

Мадлен забилась в угол сиденья и, уткнувшись в ладони, беззвучно рыдала. Плечо ее билось о края большой черной с золотом, коробки. Роже не хотелось спрашивать Мадлен о причинах столь странного поведения — может, потому, что боялся пропустить очередной указатель за сплошной пеленой воды, которую не успевали сбивать со стекла «дворники», пущенные на полную мощность.

Опустошенность — единственное, что ощущал сейчас он. Впервые так остро почувствовал эту пустоту Роже еще в амстердамской гостинице, когда узнал о смерти Тома… А потом эта второсортная гонка, и этот госпиталь, и эта раздача пустых конвертов, и ссора с Цинцы, и эта покупка…

— Роже, прости меня, — тихо сказала Мадлен. — Мне не нужна эта норковая шуба. Я только хотела… только хотела, — ее тело вновь сотрясли глухие рыдания, — хотела узнать, купишь ты или нет… Наверно, я сделала это со зла на тебя, на себя, на весь мир. Если можешь, прости…

Признание Мадлен даже не удивило, Роже. Он лишь оторвал от руля руку и провел Мадлен по волосам. Он бы и сам не мог объяснить себе, что означал этот жест — то ли знак прощения, то ли укора…

Больше они не говорили. В полном молчании, нарушаемом лишь редкими всхлипами Мадлен, они наконец выбрались к аэропорту. До отправления самолета оставалось пять минут.

У выхода на летное поле их ждали Кристина и Оскар.

— Я вижу, все в порядке. — Она показала на коробку и расцеловалась с Мадлен. — Рада, очень рада! А теперь, пожалуйста, в самолет. Ждут только вас.

Роже попрощался с Кристиной, она не захотела шлепать по мокрому бетонному полю к самолету, распластавшемуся метрах в пятидесяти.

— Вы приедете на гонку следующего года, Роже? — спросила Кристина, позволив задержать свою руку в руке Роже.

— До следующего года еще надо дожить, — неопределенно ответил ой.

— Будем надеяться. Отец непременно решил пригласить вас на гонку следующего года. И вас, Оскар. И вас, Мадлен. Все было так мило.

В салоне стоял невероятный гвалт. Кроме гонщиков, менеджеров, массажистов и механиков здесь находились совершенно непонятные люди, ни по возрасту, ни по виду не имевшие никакого отношения к гонке.

— На дармовщинку летят до Европы…— махнул рукой Оскар.

Пока они устраивались, пока рассовывали свои вещи, не заметили, как машина оторвалась от земли. Когда Роже выглянул в иллюминатор, за стеклом плыли редкие облака, а под крылом самолета, сверкала жирная лента реки Святого Лаврентия. Роже по-старчески облегченно вздохнул, словно только сейчас завершил непосильное, не по годам дело.

«А кто знает, что по годам? Гонщику столько лет, на сколько он себя чувствует. Я встречал профессионалов, которые слишком рано становились слишком старыми. Бедвелу говорили, что он очень стар для профессионала уже в двадцать семь. Тейлору было тридцать, и специалисты считали, что у Тома еще достаточно времени, чтобы совершить невероятное. Пит ван Кемпен, этот старый король шестидневок, стал профессиональным гонщиком в пятнадцать лет и выступал до пятидесяти одного. Попытался вернуться на трек в пятьдесят семь… Правда, неудачно».