Лия Симонова - Лабиринт

Николай Тихонович, во все другие дни одолевавший ее нескончаемыми разговорами, теперь, когда она была так удручена, молчал с подчеркнутой холодностью, и выражение его лица, весь его облик являли собою воплощенное неодобрение и разочарование. Странное поведение Николая Тихоновича вызывало у Елены Егоровны подспудное удивление, но оно терялось среди тревоги за Сонечку.

Ни разу за все школьные годы Сонечка не уходила гулять вечером. Елене Егоровне приходилось прикладывать немалые усилия и даже совершенствоваться в педагогическом мастерстве, чтобы уговорить замкнутую, нелюдимую дочку совсем ненадолго выйти во двор подышать свежим воздухом, прежде чем сесть за уроки. У Сонечки не было ни друзей, ни тем более компании, и она постоянно скучала в одиночестве, довольствуясь радостями книжных героев.

Прислушиваясь к ударам своего сердца, которое то замирало и будто останавливалось, то гулко колотилось в истерике, Елена Егоровна корила себя за то, что так неосмотрительно отпустила Сонечку, такую ранимую и неприспособленную к жесткому, ироничному общению подростков, не выспросив поточнее, куда она идет, не узнав телефона и адреса Арины, знакомой ей только по рассказам дочери. Но дольше удерживать Сонечку подле себя, воспрепятствовать долгожданной для девочки дружбе было бы с ее стороны жестокой, эгоистичной нелепостью. У Сонечки так счастливо светились глаза, она так восторженно восхищалась Ариной, избравшей ее своей лучшей подругой. Какое право у матери лишать дочку общения со сверстниками, отстранять от жизни, свойственной ее возрасту? Она будет сколько угодно страдать, но при этом проявлять терпение и понимание..

Как бы ни старалась утешить себя Елена Егоровна, но после десяти часов вечера уже не могла справиться с нервами, утаить свою смятенность.

— Господи, не случилось ли что-то с Сонечкой? — взволнованно высказала она вслух то, что терзало не ожидая, конечно, что Николай Тихонович сумеет ответить на вопрос.

Но Николай Тихонович тут же откликнулся:

— Вы, несравненная Елена, — сказал он с непонятной ожесточенностью, — плохо познали свою дочь.

Сочетание словесной выспренности с едкой желчностью впервые обратили на себя внимание Елены Егоровны и неприятно покоробили ее, а в душе пока еще робко шевельнулось едва осознаваемое сомнение.

Не замечая ее замешательства, а может, и просто пренебрегая ее чувствами, Николай Тихонович продолжил свою обвинительную речь с неожиданной для Елены Егоровны беспощадностью:

— Не далее как пополудни ваша милая скромница нагою, как, простите, Венера Милосская, танцевала в прихожей перед зеркалом. Я имел возможность зайти домой перекусить, но мое появление нисколько не смутило красавицу. Она дерзила мне, когда я сделал ей справедливое замечание, и даже позволила себе рукоприкладство! А между тем, несравненная Елена, в дневнике у вашей танцорки по математике малопристойные оценки и завучем записано замечание за скверное поведение. Вы заглядывали в ее дневник? Должен сделать вам соответствующее тонне, милейшая, вы недостаточно строги со своей дочерью. Она до крайности избалована и капризна и своею так сильно действующей на вас плаксивостью добивается то, что пожелает. Не удивлюсь, если узнаю, что в тихом омуте черти водятся…

— Как вы можете? Побойтесь Бога, Николай Тихонович! — так и не перейдя на «ты» с человеком, связанным с нею супружескими узами, захлебнулась слезами и возмущением Елена Егоровна. — То, о чем вы говорите, какое-то страшное недоразумение. Сонечка добрая, деликатная, излишне скромная девочка. Прекрасной души человечек. Никогда ни одного дурного слова о ней не слышала ни в школе, ни где-то еще. Она не успевает по математике, но у нее есть склонность к литературе, к истории. Верно, что Сонечка немного нервная девочка, но ей несладко пришлось в детстве…

— Рад буду ошибиться, — надменно и отчужденно заявил Николай Тихонович. — Но позвольте узнать, почему прекрасной души человек, как вы выразились, не позаботился о спокойствии своей матушки? Не поставил в известность о месте своего пребывания в столь поздний час…

Елена Егоровна намеривалась возразить, но только всплеснула руками, как будто движением рук могла отмахнуться от Николая Тихоновича, перечеркнуть смысл сказанных им и ужаснувших ее слов. В слезах Елена Егоровна выскочила на кухню, прижалась горячим лбом к замерзшему оконному стеклу, окунулась в темноту, поглотившую ее единственную дочь.