Лия Симонова - Лабиринт

Чувствовалось, что дед Василий мысленно переносится в то далекое время и пытается разглядеть там себя и своего друга Гришу такими, какими они были в юности.

— Мы не слушали старуху, — горестно сказал Василий Афанасьевич, — мы презирали ее… Мы надсмехались над Розой… Над ее отсталостью и тупостью… А она, выходит, оказалась мудрее и дальновиднее нас!..

За небольшим столиком Чижевские и дед Василий сидели близко друг к другу, и это еще больше объединяло и сближало их. Понимая, что пришел час, когда, освобождаясь от путаных и одиноких топтаний старческой души в тумане прошедших лет, дед Василий распахнулся перед ними, они боялись пошевелиться, нечаянно спугнуть его откровенность.

— Если бы вы только могли представить себе, как мы спешили строить! — Дед Василий ревниво изучал родные, сосредоточенные и устремленные к нему лица. — Сколько энтузиазма было у безграмотных деревенских парнишек и девчонок, приехавших в лаптях строить тракторный завод в волжских степях!.. Ленин, сам Ленин, а он заменил нам всем Бога, сказал, что сто тысяч первоклассных тракторов убедят и среднего крестьянина пойти за коммунистами. И мы спешили дать тракторы деревне… Спешили в коммунизм…

Внуки и правнучка не раз слышали, как сельские ребята учились месить бетон, на «козе», деревянном приспособлении за спиной, носили по восемь — десять кирпичей кряду и тяжелые грузы поднимали на высоту по наклонно поставленным деревянным доскам, без подъемного крана, который в глаза не видели. Даже тачек и лопат на всех не хватало. Американцы, потрясенные одержимостью молодых людей, которых приехали обучать, перестали смеяться над неучами, замахнувшимися построить индустриальный гигант голыми руками, и уже восхищались их преданностью Идее и способностью отрешиться от личных нужд и элементарных удобств ради Общего Дела!..

Но на этот раз дед Василий опускал подробности о самом строительстве. Он вспоминал товарищей своей молодости и, перебирая совершенное ими, задавался одним вопросом: «В чем они виноваты?»

— Взять хотя бы Мишу Бердикова, — говорил дед и задумывался. — Миша, помню, согласился со своей плотницкой бригадой зимою в незастекленном цеху настилать полы, чтобы не простаивали станки, привезенные из Америки. А зима двадцать девятого года была лютая. Зальют торцы досок кипящей смолой, а от резкой смены жары и холода на лицах и на руках кожа трескается. Ладони и щеки горят, словно их раскаленным железом жгут, а тело холод сковывает. По они не ушли. На помощь им бросились девчонки из бригады Жени Зозули. Стали окна стеклить на пятнадцатиметровой высоте. А в тех окнах было двадцать восемь тысяч квадратных метров! Представьте… На свирепом морозе, в дырявых перчаточках или тряпкой замотанными руками… Да еще метель поднялась. Пальцы не движутся, лица побелели… Женя сильно болела потом, но цех начал работать вовремя… Вот я и спрашиваю, чем Миша и Женя и все те ребята провинились перед вами?.. Они верили… Мечтали… Они думали, что создают новые законы жизни: «Не мое, а наше, не для себя, а для всего общества». Допускаю, они были наивны, но искренни… Во всем искренни.

Лина видела, что мама, положив свою руку поверх руки отца, как бы придерживает его, не позволяет ворваться в дедушкин монолог, в не прожитое им время. И Лина вовсю сопротивлялась сну, пытаясь разобраться в том, что слышала.

— А в войну? Да что и говорить!.. — взмахнул рукой дед Василий. — Сколько людей полегло, веруя, что, разгромив врага, они построят еще больше и заживут лучше…

Василий Афанасьевич защищал дорогих ему людей, смысл своей жизни и волновался, как мальчишки на экзамене.

— В сорок втором, в сентябре, когда Гитлер стягивал войска к Сталинграду, случалось, наши части с боями уходили далеко вперед от складов с боеприпасами. Один мальчишечка, Сережка… Да я вам о нем рассказывал. До сих пор его глаза на меня смотрят… Отчаянно просился отнести эти самые боеприпасы на передовую. Думал, маленький он, ловкий, проскользнет к своим незамеченным. А немцы углядели его, полоснули огнем. И погиб мальчишечка, в один миг погиб… Он как сын мне был, и тали его как твоего отца, Машенька… Чем же тот режим провинился перед вами, сегодняшними, всезнающими?.. И все другие, кровью своей полившие нашу землю? Они за вас жизнь отдали, и они виноваты?.. Нет, негоже все грести в одну кучу, негоже. И снова, снова «все до основанья»?! А что затем? Затем что? Вы этого не предвидите, как и мы не предвидели… — Дед Василий резко повернулся к Лининому отцу, впрямую к нему обратился: — Знаю я, Сашенька, наперед знаю все, что ты уже готов возразить мне, да Машенька тебя не пускает…