Леонид Нечаев - Портрет

Дома отец долго искал, чего бы поесть, нашел наконец щи, похлебал ложкой прямо из кастрюли. Вспомнив что-то, он снова поманил Женю пальцем и громким шепотом сказал:

— Я этого Хлебникова завтра же выгоню вон!

Женя отвернулся от отца, подсел к настольной лампе, открыл книгу. Что это? Стихотворения… «…Далеко еще до первых зимних бурь». Он захлопнул книгу. Лучше открыть «Химию». Процесс гидролиза…

«Человек задуман и воплощен гениально». Гениальное создание ползает по ветле, подглядывает и подслушивает.

Злые слезы мешают читать. Женя больше так не может, идет к умывальнику, выливает на голову ковш холодной воды.

Подумаешь — горе! С девчонкой в разладе. У Мишкиной матери вон ноги отнялись, полгода лежит, вот где горе. А Мишка держится, все по дому делает, ради матери ходить никуда не ходит, каждый вечер ей на баяне играет. Мишка-коротыш, Мишка-прилепыш…

Женя выливает на затылок еще ковш. Сегодня он сделает все уроки. Кстати, выучит наизусть это стихотворение Тютчева. Давно хотел. А завтра допишет кофейник. Зеленый, с прямой полоской отсвета от горла до дна.

Из скирды нехотя выбирается солнце, окидывает взглядом пустые поля и точно хочет снова закрыть глаза и завалиться в теплую солому. В поле холодно, бесприютно. Один только Женя верхом на Ушатике понуро движется по поселку. За Ушатиком, тоже шагом, как привязанная, ступает Марго.

Солнцу так и не удается спрятаться в належанное место, оно выходит в поле. Тут и заняться нечем, разве что лизнуть сверкающую изморозью траву…

Женя пускает Ушатика рысью, оглядывается на Марго. Та сразу повеселела, тоже резво застучала копытами по звонкому подмерзшему проселку.

Кругом широко стлались поля. Казалось, не на чем взгляду задержаться: оголенное бурое поле, пустое небо. Но Жене ничего другого и не нужно: нужен этот простор, от которого Женя вдруг ощущает в себе восторженную легкость и всесильность. Он смотрит в холодную синеву неба и словно растворяется в беспредельном пространстве.

Ушатик, устремляясь за обогнавшей его Марго, наддает ходу. Молодец, Ушатик! Это и нужно Жене… Женя глотает крепкий утренний холод и смеется. Быстрая езда — это счастье, это полет, похожий на сладкий полет во сне, когда ты невесом и волен. Встречный поток воздуха обхватывает всего тебя и щекочет прохладой самые косточки…

Земля уносится назад, отодвигается куда-то вниз: уже не слышно стука копыт по твердой дороге — Ушатик взмыл кверху, беззвучно отталкивается копытами от тугого воздуха, плывет… Марго легко, неутомимо мчит впереди. Она хочет достать до солнца, тянет шею, ловит расширенными ноздрями его тепло, ржет нетерпеливо и недоуменно…

Лошади давно бегут по стерне, оттого и стука копыт не слышно.

У скирды они останавливаются, будто знают, что Женя здесь и хотел спешиться. Он отпускает лошадей гулять по полю, дощипывать жухлую травку.

В теле все еще ощущение движения, скорости. Такое ощущение блуждает в теле, когда просыпаешься после загадочного летания во сне.

Женя бредет в сторону реки, останавливается посреди поля. За редким лозняком, за светлой полосой реки виден плоский противоположный берег. Туда звала Женю Талька…

Берег манит Женю, словно там ждет его какая-то радостная тайна, еще более чудная, чем летание во сне. Ровный и пустынный, тот берег влечет к себе неумолимо. Там откроется нечто, какой-то дивный вид, и Женя сразу узнает тайну, которую почему-то поместила туда его душа.

Полный безмолвной ласки берег пробуждает в нем что-то неизъяснимое, еще и не чувство даже, а нежный толчок в груди. Еще какое-то мгновение смотрит он на тот берег, и вдруг ему становится жарко, словно от стыда; он опускает глаза, как будто боится, что сейчас раскроет всю тайну — и тогда сразу чего-то не станет.

«Нельзя… Это нельзя…» — запрещал он себе что-то, заставляя себя возвращаться быстрым шагом к скирде, к лошадям. За скирдой остановился, будто спрятался от чего-то; но в нем уже с полной силой звучало, открывалось сокровенное…

Это было так несуразно: признаваться Тальке в любви только тогда, когда она отвернулась от него; признаваться в поле, за скирдой, где можно кричать о своем открытии во все горло — все равно никто не услышит; признаваться без всякой надежды — и радоваться!

…Женя взобрался на Ушатика; лошади без команды двинулись прямо к конюшне. На полпути Женя оглянулся — тот берег, речка приветливо смотрели ему вслед, обещая хранить тайну, которую, быть может, никто другой так никогда и не узнает.