Михаил Демиденко - Приключения Альберта Козлова

Если зайти с Пушкинской, то попадаешь в сутолоку торговок газетами. Цена номера рубль. Газеты покупали не для чтения, газеты шли на курево. Каждая газета имела особенность. Так, «Правда» рвалась вдоль строки, «красная звезда» поперек. Махрой звонко торговали инвалиды. Табак был вырви глаз. Пробовать разрешалось. Брали щепотку, заворачивали в свою газету, потому что инвалиды газет не держали.

Слева шумел толчок.

Человека встречали у входа. Подлетали несколько инвалидов и без обиняков спрашивали:

— Чего несешь? Покажь.

Человек, ставший, сам того не подозревая, участником драмы, глотал воздух и показывал. Кофту, или отрез, или обувку, часы… Калеки разглядывали вещь на свет, щупали, нюхали, как оценщики, и назначали цену ниже себестоимости. Названная цена обсуждению не подлежала. Если участник-зритель не соглашался отдать по дешевке, он отдавал через два часа дешевле. К нему подходили по очереди и хаяли вещь: «Дырявая, затасканная, никому не нужная»… Если к человеку пытался прорваться настоящий покупатель, его не подпускали, говорили, что вещь краденая, или просто объясняли: «Не лезь». «Часовщики» работали с напарником.

— Продай за тысячу, — подходил к «часовщику» напарник.

— Тысячу! — кричал весело «часовщик», выискивая среди толпы человека с деньгой. У барыг был нюх на таких людей, своеобразный талант. — За тысячу…

— Анкерный ход… Золотой баланс, ручной работы машина, — тирада полностью относилась к оторопевшему прохожему, который на секунду остановился, чтобы послушать, о каком таком золотом балансе кричат.

— Товарищ, — обращался к нему, как к мировому судье, «часовщик», — погляди, какая машина! Погляди, погляди, за это деньги не беру.

— Нашел, кому показывать, — вмешивался «возмущенный» напарник. — Да он трактор от будильника не отличит.

— Отстань, сам не можешь отличить паровоз от ходиков. Гляди, гляди, товарищ. — Часы в руки не давались. Так дети дразнят котенка бумажкой, привязанной на ниточке. — Золотой баланс. Пятнадцать камней.

— И двух не хватает, — подыгрывал напарник. — Один снизу, другим ударить.

— Отойди! — заходился «часовщик». — Я тебе за пять тысяч не продам, а этому человеку за шестьсот отдам. Потому что он понимает. Глянь, глянь, послушай, слышишь, как тикают?

— Да у него денег нет, — подначивали простака.

— Да он пришел подштанники купить.

— Проспоришь.

— Я знаю, кому предлагаю, — говорил «часовщик». — Конечно, у него выпить не на что.

— Бери, бери, за кусок продашь. Я у него хочу купить, а он полтора куска загнул.

— Отойди, отойди, — кричал «часовщик», — спорю, есть шестьсот копейка в копейку, отдал, а нет, не хватит рубля, часы и деньги мои.

— Спорь, спорь!

— Проспоришь, есть у него.

— Выиграю.

— Проспоришь, гляди, считает.

— Эй, эй, снова считай… Не хватит рубля, люди свидетели, деньги и часы мои.

— Продай за тысячу.

— Как врежу… Чего пристал? Не продам я тебе за десять тысяч…

— Сто, двести… шестьсот.

— Проспорил!

— Давай, давай! Я свидетель. Не хотел за тысячу, бери, бери шесть бумаг.

Поднимался шум, смех, человек хватал покупку, отбегал в сторону.

— Накинь хоть красненькую, имей совесть… — кричал ему барыга.

В стороне покупатель разглядывал обновку, часы оказывались штамповкой и тикали, когда их трясли; бывало, что в футляре копошился навозный жук.

За толчком шли ряды с бидонами молока. Молоко стоило сто рублей литр. Пили молоко тут же из поллитровых стеклянных банок, продавали хлеб — шестьсот рублей буханка. Продавали хлебные карточки. Этих не обижали: если человек принес на базар карточки, значит, у него горе, значит, у него такое положение, что и податься некуда.

В мясных лавках мяса было мало и стоило оно очень дорого. Между ног сновали крысы. Если зазеваешься, выхватят кусок говядины чуть ли не из рук.

Электролампочек не было.

Продавался керосин и самодельные стеариновые свечи.

Мы нашли Васю-китайца. Он сидел на солнышке, невозмутимый, как будда, разложив шурум-бурум.

— Вася, Вася, — заныли мы. — Лампочки найди. Вася…

— Где ток достал? — спросил он.

— Достали.

— Моя будет думать, — сказал Вася. Думал он долго. Потом сказал: — Приходи в пять. Триста рублей одна.

— Ты что, Вася, очумел? Имей совесть.

— Моя совесть еси, я ничего не имей, другой имей деньги.

— Врешь.

— Твоя зачем приходи? Твоя лампочка хот? Будет лампочка. Я ничего не имей. Я балахло толгуй. Зачем, обижаешь? Твоя моя знай. Твоя папа знай, твоя мама знай. Я тебе так давай… У меня нет. Нет! Понимай?