Семён Ласкин - Повесть о семье Дырочкиных (Мотя из семьи Дырочкиных)

Я залезла под кровать и решила писать стихи, это у меня чисто нервное. Это со мной бывает, как известно из предыдущих глав.

Конец такой (еще не отшлифовано):

Конечно, это только набросок, и я бы его доделала, но тут в дверь позвонили.

Санечка сразу же вскочил, бледный, испуганный, бросился ко мне.

— Молчи, Мотька! Это она, лифтерша! Мы не должны себя выдать!

А звонки стали чаще. И то длинных несколько, то масса коротких, всю душу искололи.

— Молчи, Мотька, молчи! — умоляет Санечка. — Нет нас дома.

И он начинает носить из всех комнат стулья, класть их друг на друга, делать баррикаду.

И он уже все двенадцать стульев взгромоздил у дверей, а сверху покидал диванные подушки, а потом подтащил тумбочку и ею все это сооружение придавил.

Пока он работал, лифтерша приутихла, ушла вроде бы. Но только мы с Саней пот со лба стерли, как раздались новые страшные удары по двери, и что-то затрещало, и я поняла — это она топором замок перерубает.

Поглядел на меня Саня грустными глазами, попрощался со мной мысленно и понесся в спальню, баррикадировать еще одну дверь. Не знаю откуда у него силы взялись. Смотрю, кровать волочит.

И тут, наконец, в замке треснуло, дверь распахнулась и такой начался грохот и стоны, что я вынуждена была спрятаться в кухне.

— Ааа! — слышу, — Бам-ба-ра-бам! Трах-та-ра-рах! Кррр!

Это оказывается вся баррикада обвалилась на лестницу и кого-то видно пришибло.

И вдруг вижу на кухне самого Бориса Борисыча. Без пиджака, рукава рубашки закатаны, ноги расставлены, в руках — топор, а в глазах — слезы.

— О, где мой сын? — спрашивает он сам себя. — Где мальчик мой любимый?

И ждет.

— Молчание! — бормочет он. — Ни всхлипа, ни дыханья… Нет, мне не пережить!

— Стоять на месте! — из спальни голос Санечки звучит. — Я вам не доверяю! Матвей, мой пес, бандита взять!!

(Я, наконец, поняла, это из пьесы Бориса Борисыча. Он нам ее недавно читал. И Саня выкрикнул, что пострашнее).

— О, сын! Ты жив?! Какое это счастье для сердца старого отца!

Протягивает руки, бросается к дверям.

(И это из пьесы. Конец второго акта. Борис Борисыч очень хорошо произнес).

— Жив, — сдавленно подтверждает Санечка и выглядывает из дверей. — Папа? — говорит он. — Значит, это ты ломал двери?

— О да, мой сын! Ты истерзал мне сердце, я вынужден к тебе был прорубаться топором! Но отчего, скажи мне, отчего, ты совершил такой поступок?

— Но я думал — это лифтерша…

И тогда Борис Борисыч печально поглядел на соседей, которые уже запрудили весь коридор, а некоторые расселись на стульях вдоль стены, и убедительно всех попросил:

По-моему, я упустила еще одну сторону деятельности Ольги Алексеевны. Два раза в месяц она дежурит в детской неотложной помощи.

Что такое «дежурить», точно объяснить я не могу, но по всему видно — дело это нелегкое, потому что приходит Ольга Алексеевна утром и даже не всегда завтракает, а падает в кровать и спит.

Как-то Виталия спросила у нее:

— Оля, для чего тебе ночная работа?

— Для того, — говорит Ольга Алексеевна, — чтобы расти еще выше над собой. Участковая работа, конечно, интересно, но в неотложной помощи для врача особая практика и большой простор. И я теперь, Таля, ничего не боюсь, могу оказать человечеству любую помощь.

И вот в один такой день, собралась Ольга Алексеевна на неотложное дежурство. Попрощалась с Борисом Борисычем, Санечку поцеловала в щеку, мне подлила в миску манной каши и дала наказ:

— Не забудьте, что вы сегодня в театр идете вечером, не опоздайте. Кровати я вам уже постелила, еда в холодильнике. Надеюсь, вы без меня справитесь.

— Иди смело, — говорит Борис Борисыч. — Справимся, ты нас еще похвалишь.

А Ольга Алексеевна все не уходит, продолжает напоминать.

— Театр начинается в семь, значит у вас не так много осталось времени. Давайте-ка одевайтесь…