Семён Ласкин - Повесть о семье Дырочкиных (Мотя из семьи Дырочкиных)

Мне трудно говорить…
Я умираю.

…Должны когда-нибудь животные восстать!

Люди в заснеженных куртках
В очереди за счастьем стояли.
Стояли долго, но смирно,
стояли днями, часами.
Стояли, чтоб получить пакетик,
в котором стекло и пряник.
Посмотришь в стекло — увидишь радость.

Листья, как индейцы,
живут в лесу.
На головах носят перья —
острые зарубинки.
У них есть копья —
наточенные иголки.
Листья, как индейцы, живут в лесу.

Шел день…
второй…
четвертый…
пятый…
Понедельник, как маленький ребенок
прыгал на одной ноге.
Суббота — седой старик
играл на шарманке,
чтоб ночью, в воскресенье, умереть,
а утром вновь воскреснуть…
А дни — это семь искр,
которые поодиночке,
через двадцать четыре часа,
гаснут.

Луна на ниточке подвешена,
но ниточка луну не выдержала
и оборвалась,
и луна свалилась на асфальт,
асфальт вечернего Ленинграда.
И звезды достали губами
до кончика луны,
и стали дуть.
Теперь луна — пастуший рог.

Малая, малая панда,
с маленькими раскосыми глазами
и ушами белыми, как снег.
Я тебя увидел вместе,
вместе с шотландским пони,
на страницах журнала.
Не сердись на меня, Панда.
Не такой уж плохой я,
как кажется Варану с острова Комода,
как кажется Морскому Слону.
Скажи хоть слово, Панда!
А если скажешь что-нибудь,
то говори со мною «на ты».

Гранит у набережной Невы.
Никто бы не подумал, что в граните
(не помню я с какого года)
лежит стихотворение.
Оно кричит и молит,
и просит выпустить оттуда,
оттуда, из серого гранита.

Дождь идет.
Завернуты в черные плащи,
в шляпах с широкими полями,
с зонтиками, как со щитами,
как бандиты проходят люди.
И памятник Пушкину во мгле,
словно провалился под землю.
И горят фонари,
не давая света.
Хоть бы кончился дождь!
И прошли эти грустные люди!

Перед дворцом Елагина
львы высунули языки.
Вы скажете: львы сделаны из бронзы,
А я вам отвечу — нет.
Посмотрите, под слоем бронзы
сидит настоящий лев.
Язык у него высунут,
в глазах ненависть страшная,
мог бы — сейчас же бросился,
но бронза ему мешает.
… И в рот ему кидают спички,
и он к такой еде уже привык.

Ко мне в окно заглянула старушка,
изогнулась, как цифра четыре.
Она нема, как рыба в океане,
и она позабыта всеми,
и ее зовут так просто:
Водосточная Труба.

Я иду и убиваю время,
За секунду делаю одно убийство,
За секунду убиваю время…

Без судей,
без площадок,
черточками размалеванных,
без сигнальных пистолетов,
бегут,
не оборачиваясь,
две собаки
по собачьему государству.

Рекордсмены собачьего бега!
Чемпионы-легкоатлеты!
…А имени у них нет.
Не дают бездомным собакам имена.

Скипетр в руках,
Ноги в стременах:
За уздцы держась,
Чтобы не упасть.
Быстрее скачи!
Только вперед!
Поворачивай.
Поворот.
………………
И крикнул он.
И вдруг застыл.
Застыли ноги в стременах.
Слова застыли на губах.
Застыл и скипетр в руках.

На остриженном кустике
две вороны сидели,
отвернувшись.
(По секрету: они в ссоре.)
И остриженный кустик,
ни в чем не виновный
стал тоже грустен,
под грузом насупившихся,
под грузом нахохлившихся…

… А внизу ходила кошка
и смотрела на ворон, как на чудо.

Что, ворон поссорившихся не видела?

1. Чайка
— Я — чайка!
Спасите меня, люди!
Я — дочь морей!
Я падаю:

2. Воспитатель
Посмотрите, дети!
Не кричать, тихо:
Тоже мне подняли:
Ох, голова:
Совсем замучили:
Итак, дети,
берите карандаши,
рисуйте чайку:

3. Чайка
— Я — чайка!
Спасите меня, люди!
Я — дочь морей!
Я падаю на камни:

4. Наблюдатель
Бушевал ветер.
На лету ломал деревья.
Дул и дул:
Хотел устроить круговорот.
………………
И море, как суфлер,
Повторяло его движения.
Только деревьев не ломало —
не было деревьев под боком.