Анна Ремез - 12-15

Ирина оживленно расспрашивала супруга о поездке, рассказывала, как родился теленок, что нового было по телевизору, кто заходил. Николай чего-то бурчал и грыз травинку. Полина теперь разглядела его как следует. На вид ему было лет тридцать пять, волосы и усы темно-рыжие, чуть тронутые сединой, и голубые, со светлыми ресницами глаза. Он был на две головы выше Ирины, не то, чтобы толстый, а весь какой-то рыхлый, и почти без шеи. Полина переводила взгляд с него на красавицу Ирину, которой не коров бы доить, а восседать на троне в золоте и парче, и не могла понять, почему такая прелестная, теплая женщина, живет с этим, как сказала бы Наташка, «заурядом» в спортивном костюме, который, к тому же, изменяет ей с кем попало. От этих мыслей стало грустно и тревожно.

Они приехали на берег реки, когда солнце уже скатывалось за сине-черные деревья. Жара спала, и дышалось легко. У реки стоял бревенчатый навес, крытая шифером крыша на четырех столбах, а под ним — огромный деревянный стол, две высокие, словно для великанов, лавки, поленница и мангал. Автором проекта, как оказалось, был Николай — Ирина похвасталась. Полина с бабушкой принялись резать хлеб, помидоры, огурцы, и раскладывать все по бумажным тарелкам. Николай затянул свой «батянякомбат», и пока он возился с дровами, а Ирина нанизывала на шампуры ароматные куски свинины, Полина окончательно возненавидела эту песню.

— Николай ехал с нами в поезде, — сообщила она бабушке.

— Разве?

— Да, в том купе, где я сидела, пока ковры вытаскивали. Он джинсы продает.

— Гм… На джинсах-то много не заработаешь. Уж во всяком случае, не на такой дом. Ну, нам-то что. Мы гости, лишних вопросов задавать не будем.

Полина убедилась, что бабушка не помнит Николая.

— Солнце мое, положи водовку в реку, пускай зреет, — попросил Николай.

Ирина взяла пакет с бутылками. Судя по тому, как напряглись мышцы на ее загорелой руке, «водовки» закупили изрядно. Значит, бабушка будет хороша. Значит, Полина весь вечер будет пытаться подавить зудящую, как крапивный ожог, ярость. Пьяная бабушка, похожая на старую девочку, сначала пела советские песни, потом вспоминала дедушку и плакала, а потом куда-нибудь падала, а поднимать ее было примерно то же самое, что «из болота тащить бегемота». Полина всегда удивлялась тому, куда девается вся ее любовь к бабушке, когда та навеселе. Она старалась бороться с собой, но ничего не получалось. Делать в это время можно было все, что угодно, потому что на следующее утро бабушка совсем ничего не помнила. Но Полине пока не было нужды этим пользоваться.

— Комбат, батяня, батяня, комбат! Полина, а ты, небось, отличница? — спросил Николай. На его рыжих усах повисли капельки пота.

— Небось, нет, — отрезала она, и сама испугалась своей дерзости.

Любой здравомыслящий человек понял бы, что разговор завязать не удастся. Бабушка зашипела:

— Полина, как ты разговариваешь? Сейчас же ответь нормально.

— У меня тройки по физике и по геометрии, — добавила Полина, не глядя на Николая.

— Это ничего. Зачем женщине физика? Женщина должна знать, как обед сварить, да как мужа ублажить, верно я говорю?

Полина промолчала. Николай крякнул и отошел к мангалу.

— Что с тобой такое? — удивилась бабушка.

— Ничего. Домой хочу. Надоел мне твой У., скукотища.

— Полина! Давай-ка без выкрутасов. Вот барыня! Ее кормят, поют, развлекают, а ей, видите ли, скучно! Скоро поедешь домой, будешь там сидеть в четырех стенах, сколько хочешь. А пока кончай огрызаться. Нас в гости пригласили, носятся с нами, а ты себя так ведешь. Некультурно!

Рассердившись, Полина бросила нож и ушла. В машине она взяла дневник. На почти отвесном, изрытом ласточкиными гнездами берегу, под сутулой ивой, было очень подходящее место для того, чтобы предаться размышлениям о никчемности собственного существования. Полина села на краю. Под ногами ворочалась мутная желтая река, купаться в которой совсем не хотелось.

Более одинокого человека не было во всем мире! Хрупкое создание, заброшенное злой судьбой за тысячи километров от родного дома, некому излить душу, и никто не любит её, никто-никто на свете! Полина была на грани того, чтобы впасть в «мировую скорбь» (это выражение она вычитала однажды в детской книжке «Гномобиль» и присвоила без зазрения совести). Как хорошо было бы теперь оказаться в своей комнате, среди знакомых вещей, позвонить Наташке и болтать целый час!

Полина открыла дневник. «Почему почти всегда приходится делать то, что не хочется? Почему надо слушать всех, кроме себя? Путешествие мое обернулось только жарой и несуразицей. Глупо, ой глупо было ожидать чего-нибудь путного (смешное слово) от подобного захолустья. Какие могут быть приключения там, где одни старушки, щи и мексиканские сериалы по вечерам? Позавчера хотела съездить в город, дойти хотя бы до дома, где ПУШКИН ПРОЖИЛ ЦЕЛЫХ ДВА ДНЯ, но все замахали на меня руками — да как же ты одна, да вдруг что случится, подожди, вот придет Коля, свозит тебя. Только Коли мне и не хватало! К счастью, он так и не явился. Я открыла для него английский алфавит. Бедолага был уверен, что каждая буква переводится на русский. Сначала-то все более-менее укладывается в его систему, ну а как быть с W? Написала ему транскрипцию по-русски и велела выучить. Такие вот развлечения. Ну да ладно. Просто время великих страстей еще не пришло, а когда оно, наконец, придет, сегодняшние переживания над рекой покажутся мне просто смешными. В такие вот гнусные моменты только этим и остается утешаться. Помнится, я так убивалась насчет зря истраченного первого поцелуя! А сейчас мне абсолютно все равно…».