Анна Ремез - 12-15

Зачем он ее пригласил? Она мучалась этим вопросом три месяца. Старалась как можно чаще попадаться ему на глаза, но он вел себя так, будто ничего не было. А что, собственно, было? На следующей дискотеке, перед каникулами, на глазах у всего класса он целовался с Кипеловой. Полина рыдала в туалете, пришла зарёванная домой, и позвонила маме на работу. Мама стала говорить, что через пару лет мужчины будут лежать у её ног штабелями, что все эти страдания несерьезны, просто жажда впервые что-то испытать, а Полина ей не верила и рыдала еще пуще. А из-за маминого спокойного голоса летело признание в любви — по трансляции из зрительного зала …

…Перед её глазами возникла зеленая пластмассовая морда. Петино «Банзай!» было слышно даже сквозь оптимистичные прыгалки Ace of Base.

«Откушу Рафаэлю голову», — подумала она, и вышла в коридор. Бабушка что-то говорила мамаше, и было видно, что у той уже не такой несчастный вид.

Полина прижалась лбом к стеклу. Мимо проносились овраги, заросшие иван-чаем, грядки до горизонта, домишки, где на окнах сушились панталоны, заборы, крашеные кем-то, кого давно уж нет, белоснежные кивающие козы, пруды в ресницах камышей, полосатые шлагбаумы, еловые леса без единого просвета, унылые блочные дома и снова иван-чай…

— Молодой человек, подвиньтесь, пожалуйста.

Полина повернулась. Женщина в длинном платье, похожем на ночную сорочку, обращалась явно к ней.

— Я не молодой человек, — обиженно сказала Полина.

— Ой! Извините, у вас прическа такая…

Полина подвинулась. Сорочка, колыхаясь, проплыла по коридору и исчезла в соседнем купе. «Молодой человек»! Где у вас глаза, тетя? Полина вздохнула. Она-то полагала, что с этой стрижкой стала выглядеть гораздо женственнее.

Кто-то дернул за куртку.

Этот кто-то уже успел ей порядком надоесть.

— Как тебя зовут? — спросил Петя.

— Полина.

— Я тебя запишу в свою черную промокашку.

— Да, интересно, за что мне такое счастье?

— Я думаю, что тебя надо наказать.

— Вот как? Интересно, а чем ты пишешь на черной промокашке? На ней же ничего не видно!

Петя задумался.

— У меня специальная ручка, — наконец ответил он, подняв вверх палец, словно маленький жрец грозного бога, перед которым Полина провинилась.

— С невидимыми чернилами, да?

— Да. У тебя такой нет.

— А мне она и не нужна. У меня нет черной промокашки. Я не такая злюка, как ты.

— Сама злюка, — прошипел он и вдруг вцепился ногтями ей в руку.

— Ты чего? — она дернулась, но маленькая клешня держала крепко.

— Я тебе сейчас руку сломаю, — заявил он так злобно, что Полине стало по-настоящему страшно.

— Думаешь, я не смогу тебя стукнуть, потому что ты младше? — она потянула руку к себе, глядя в холодные зеленые глазки.

— Только попробуй. Я вызову ниндзя-черпашек, они тебя схватят и выкинут в окно.

— Ну-ну.

Она расслабила мышцы, сделав вид, что сдалась, а потом неожиданно дернула руку. Петя отлетел на полметра. Полина показала ему язык и демонстративно отвернулась к другому окну. Провода бежали за поездом, весело прыгая вверх-вниз, в ритм ее сердца, которое почему-то колотилось очень быстро. Неужели она действительно испугалась этого малявки?

Послышался странный звук — словно чихала маленькая собачка. Полина повернулась. Мальчик уткнулся лицом в занавеску, на его светлой голове вздрагивал хохолок. Слёзы? Меньше всего она ожидала этого от маленького чудовища. Чувствуя себя очень неловко, Полина подошла и осторожно положила руку на Петино худое плечо. Он вскинул голову. В глазах, ставших еще меньше, горела такая ненависть, что Полина отступила на шаг. Петя шмыгнул носом и просипел:

— Расскажешь — убью.

Полина вдруг отчетливо представила себе, как Петя прижимается лбом к двери, за которой его отец молча собирает вещи, иногда останавливаясь, чтобы отклеить от себя бьющуюся в истерике мамашу. Бац! Грохнула об пол бутылка с корабликом внутри — сувенир из эпохи недолгого счастья — и осколки брызнули в дверную щель. Мамаша всё визжала, а тот, тот не произнес ни слова. Перед уходом притянул к себе Петю, такого же угрюмого и непроницаемого. Бедный Петя, как, должно быть, неприятно вставать по утрам, зная, что тебя никто-никто не любит. Надо было сказать ему что-нибудь, простое и дружеское, но говорить так — редкий дар, которым, она, увы, не обладала. И понять его не могла: родители развелись, когда ей было три года, отец жил в другом городе с новой семьей, и Полина вспоминала о его существовании лишь по праздникам, когда от него приходили открытки, всегда одинаковые: «Учись хорошо, слушайся маму, желаю успехов». Никогда — «Дорогая доченька», только «Полина». В детстве она ломала голову над тем, зачем вообще нужен отец, когда есть мама и бабушка. Пришла к выводу, что не нужен. Просверлить дырку или подвинуть сервант можно всегда попросить соседа. Мама говорила, что свою главную функцию отец выполнил — подарил ей Полину…