Ирина Костевич - Предатели

И так полжизни находящийся на грани нервного срыва, сейчас он балансировал из последних сил. Лишенный киргизскими революционерами денег и административного ресурса, вылавливать злоумышленников в одиночку «хазбенд» счел безрассудным. Оставался хороший выход — спрятать дочку, пока дела не наладятся. Недели на две. Туда, где никто искать не будет. В полиции тоже так посоветовали — даже с некоторой долей сочувствия. Правда, в поимке шантажистов отказали: «Дел очень много, поймите, уважаемый!»

Тут-то и пригодилось Емцовым знакомство с «людьми не их круга» — то есть, с нами. И — мамины идеи про поселок. Место, куда можно спрятать не только Светика, но и весь республиканский зоопарк — никто не найдет. Глухомань.

Мама назвала это «Программой спасения свидетелей».

Папа назвал это дурдомом и затею не благословил: «Только через мой труп!»

Бабушка промолчала. Борька с важным видом, покосившись на «Великую Ба», тоже не проронил ни звука. Обезьяна…

А у меня, когда светкин папа ушел, выторговав лишь вежливую форму отказа «мы подумаем», началась истерика. Я убежала в «детскую», зарылась в подушки и там кричала, орала, выла, что никуда не поеду, тем более со Светой, и вообще пусть все оставят меня в покое, и я не хочу так жить, и надо помнить о правах человека, и когда же, наконец, в Питер…

Так я вопила и бесилась минут двадцать, пока окончательно не выдохлась. Стыдобище, конечно. Но почему ко мне никто не подходит?

Отправляюсь смотреть. Подозрительно тихо и прохладно.

В темном зале балконная дверь распахнута настежь. Воют коты. Месяц за голыми ветками сливы тонкий и белый, как перышко.

Еле освещенная мерцанием монитора, Вера Андреевна, обернувшись, сняла наушники:

— Ты что-то сказала?

— А где все?

— Пошли прогуляться на ночь.

— А Вы?

— А я тут «Щелкунчика» слушаю. Весна. Хорошо-то как! — Вера Андреевна сладко потягивается.

Опять воскресенье. И не просто так, а последнее воскресенье третьей четверти.

И снова сижу утром у мамы на одеяле.

— Мам, ну что там хорошего? Давай не поедем. Вообще левое мероприятие. Еще Свету нам сбагрят… Что тебе в этом твоем поселке делать?

Ною. Убеждаю.

— Ну, все. Ты выпросила! — грозно предупреждает мама, сдвинув брови. — Сейчас ты все-таки будешь читать мой рассказ.

Деваться некуда. Рассказ — так рассказ. Мама их тоннами пишет. Как говорит, в терапевтических целях. Если что — сразу предупреждаю: критиковать нельзя. Озлится, будет дуться полдня и доказывать, что я маленькая и ничего не смыслю.

Из ящика извлекаются три замурзанных листочка с пометками.

Мама, шепотом:

— Только Вере Андреевне не давай! Пожалуйста!

— Дашь ей… Она и за деньги не возьмет, — бурчу я. — Ой, прости…

Похоже, мама решила сохранить на бумаге вообще все, что помнила о первых годах своей жизни. Где-то я читала с пятого на десятое, где-то повнимательнее. Запомнилось несколько сентенций, например: «Детям, маленьким, нельзя свободу давать, а то они по ней потом всю жизнь тосковать будут» или «Деспотия невозможна только в том случае, если деспоту уже некем помыкать». А вот про Веру Андреевну: «Мама на это не жаловалась — она была геологом! Ее гордость заключалась в том, чтобы считать, что, раз уж она здесь живет, значит, это место — лучшее на Земле».

Еще мне понравилось то место, где мама пишет, как ее пытались отдать в детский сад: «Кончился тягостный день хорошо. Что именно ей пришлось сделать, Воробышек Соня не запомнила. Но получился массовый психоз. Дети орали и выли на всю округу. И еще до конца работы воспитательница притащила Соню к маме в контору. И предупредила, что если обе они подойдут к детскому саду ближе, чем на сто метров, воспитательница за себя не отвечает. Так Соня завоевала независимость».

Ага, а вот так, значит, мама гуляла, ну и ну! «Самым прекрасным делом было копаться на помойке. У мамы под окнами ее конторы стоял ржавый мусорный бак. Там хранились всякие отчеты, а если порыться как следует, то можно найти открытку. Как-то Воробышек почти добралась до разноцветного сокровища, но порезалась о стекло, которое выкинули в мусор. Испугалась, что мама будет ругать, побежала домой, сунула руку под воду. Зажило сразу же, еще под водой. Так Воробышек Соня поняла, как именно надо лечить порезы.

Больше такого не получалось. Но открытия шли одно за другим. Тонкие белые полоски на небе, время от времени разматывающиеся с гулом и становящиеся широкими и гофрированными, как Сонины нарядные ленты — это тоже ленты, только дочерей Бога. О богах Воробышек Соня представление имела глубокое. Мама читала вслух мифы Древней Греции.