Энна Аленник - Журавленко и мы

Женщина была почти в два раза выше и Маринки и Лёвы; ей не надо было никуда вскарабкиваться, для того чтобы посмотреть в окно.

Посмотрев разок и другой, она сказала довольным голосом и пронзительно громко, с явным расчётом на то, что услышит Журавленко:

— Небось, как припугнули в милиции, — так и притих!

Она ещё раз посмотрела в окно и почему-то с озабоченным, даже огорчённым, видом сказала заранее согласно закивавшей старушке:

— Сперва ведь сам не свой сидел и всё бумаги чёркал. А сейчас вроде бы даже весёлый. С чего бы это ему вдруг повеселеть?..

Как только Лёва и Маринка это услышали, их руки, со злостью тянувшие друг друга в разные стороны, сразу подобрели, стали согласными.

Минуты не прошло, а Журавленко уже услышал стук в окно и увидел прижатые к стеклу носы Маринки и Лёвы.

А Маринка и Лёва увидели, что Журавленко широко, приветливо развёл руки.

Двух мнений быть не могло, — он звал их к себе.

Журавленко отворил дверь, не дожидаясь звонка.

— Вот знал, что вы сегодня придёте, и хотел, чтобы пришли! Маринка и Лёва даже «здравствуйте» не сказали. Выглядели они глуповатыми от радости и от смущения. И у Журавленко улыбка словно разлилась от волос до тапочек. Не взрослые люди так улыбаются, а мальчишки.

— И почему только, с тех пор как я вырос, мне не приходилось дружить с ребятами? — сказал Журавленко. — Просто не понимаю!

В комнате у него было тесно. Башня лежала на полу, занимая почти всё свободное пространство между дверью и окном. Один из нижних её углов был разворочен — переплёты были разъединены.

Но Лёве она почему-то показалась уже выздоравливающей. Быть может, потому, что у Журавленко было такое хорошее настроение.

Всем троим пришлось перешагнуть через узкую верхушку башни, чтобы подойти к стульям и к столу.

На столе Лёва сразу заметил раскрытую толстую тетрадь с перечёркнутыми сверху донизу цифрами на обеих страницах.

У него невольно вырвалось:

— Столько было ошибок?

— Всё это — результат одной ошибки.

Маринка не могла допустить, чтобы только Лёва спрашивал и только ему одному Журавленко отвечал. Она быстро взглянула на зачёркнутые страницы и буквально перехватила второй Лёвин вопрос.

Она спросила:

— А вы уже решили, как сделать, чтобы было правильно?

— Решил. Это было сравнительно просто. А вот найти ошибку!.. Понимаете, я был уверен, что где-то пропустил нулёк. Где-то, скажем, вместо тысяч я учитывал сотни. Такие ошибки и у специалистов иногда проскакивают. Считаю, пересчитываю, — нет, всё правильно. Всё безукоризненно точно. В чём же тогда дело? Ищу… Так ищу, что, сидя за столом, чувствую каждый узел работающей модели. Будто она — это я. И в ней грехов не нахожу. Детали точно подогнаны, механизмы выверены. Что же делать? Снова начинаю всё пересчитывать — и снова всё верно!

Маринка, слушая, приподнимала снизу одним пальцем страницы толстой тетради, подглядывала, сколько там цифр, сколько формул, представляла себе, каково это всё пересчитывать, и от сочувствия шептала:

— Ой-ой-ой! Другой бы ещё не так похудел!

Лёва слушал, подперев голову кулаками, словно ей без поддержки и слушать было невмоготу. Ему казалось, что и он мучительно ищет ошибку. Он так объединился с Журавленко, что, в поисках выхода, крикнул:

— Счётную бы нам машину!

— Да, неплохо бы, — согласился с ним Журавленко. — Сосчитала бы она, конечно, быстрее, но найти ошибку не смогла бы.

Маринка торопила:

— Как же вы нашли? Ну, как?

Ей хотелось скорее узнать конец.

А Лёва просил:

— Только вы всё говорите! Без пропусков.

— Мне самому интересно проследить, как это шло до толчка к разгадке. Толчок был неожиданный, удивительный…

Журавленко помолчал, вспоминая день за днём.

— Так. Значит, я снова всё пересчитал и снова убедился, что всё верно. Голова уже отказывалась соображать. Уже выдохся. Но чем больше уставал, чем хуже соображал, тем лихорадочнее пытался хоть за что-нибудь уцепиться. Цеплялся за соломинки. А это, как всегда, оказывалось чепухой. Соломинки не держали, ломались. И вдруг…

Маринка удивилась: почему, сказав «и вдруг», Журавленко так хорошо на неё посмотрел?..

Да, он действительно, как-то особенно хорошо на неё глядя, потому что вспомнил, что она дочь Михаила Шевелёва, сказал:

— И вдруг ко мне зашёл знакомый. Совсем недавно впервые с ним встретились. Я едва поздоровался. Не смотрел на него, не поднимал головы от ненавистного мне уже расчёта, и в это время я услышал настойчивое: