Ютта Рихтер - Щучье лето

С дерева мне открывался вид на весь двор. Я видела, как вернулся домой Петер. Он нес портфель под мышкой и шаркал, как Даниэль.

— Когда-нибудь он запутается в собственных ногах! — частенько говаривала Гизела моей матери. Тогда мы были еще совсем маленькими, и как только Даниэль начинал реветь, она называла его «Даниэла», протяжно выводя «а-а-а» в конце.

Петер вытащил ключ из кармана куртки и открыл входную дверь. За ней я на мгновение увидела Гизелу. Гизела стояла в коридоре, обняв Петера, и у нее действительно больше не было волос.

Я слезла с дерева и вывела из сарая велосипед.

Раньше мы часто катались после обеда. Гизела, мама, Даниэль и я. Лукас сидел впереди, в креслице у Гизелы, потому что еще не умел кататься, но мы-то с Даниэлем умели — даже без рук, на полной скорости, гораздо быстрее остальных. Я помнила все выбоины на дороге, знала, когда надо притормозить, чтобы спокойно проехать под шлагбаумом.

— Гоняет, как мальчишка! — говорила Гизела, а мама смеялась, кивала головой, после чего обе громко затягивали какую-нибудь песню: «We all live in a yellow submarine» или «Killing me softly with his song» или народную «Нет края лучше в этот час».

А Даниэль тайком закатывал глаза, строил рожи и всем видом показывал, что его сейчас стошнит.

Неподалеку от двора Шульце-Веттерингов я оробела. Я отчаянно жала на педали и при этом придумывала, что скажу. Позвоню в дверь, и, если откроет ее мать, спрошу, дома ли Анна-София. А госпожа Шульце-Веттеринг, улыбнется и скажет:

— Заходи скорее в дом, вот Анна-София обрадуется!

Но, может быть, все будет совсем иначе. Может, на меня выскочит их цепной пес, а старший брат Анны-Софии выйдет из сеней и крикнет:

— Проваливай! Ты же замковая. Ну и катись отсюда!

И еще я не знала, что сказать Анне-Софии. Мы еще ни разу друг с другом не разговаривали, и не могла же я просто брякнуть: «Анна-София Шульце-Веттеринг, будь моей подругой!»

Когда я на обратном пути переезжала через наш мост, Даниэль и Лукас по-прежнему ловили рыбу. Лукас побежал ко мне навстречу. Глаза его радостно светились.

— Смотри, сколько мы наловили!

Рядом с Даниэлем стояло зеленое ведро Гизелы, полное воды и кишащей в ней рыбы. Я насчитала семнадцать красноперок.

— Я их сам с крючка снимал! — ликовал Лукас. — Братец-то у меня трусоват! Не любит рыбьей слизи. Без меня бы тут ни одной не было.

Ему хотелось меня обнять, но я отпрянула:

— Не трогай меня своими вонючими руками! Ах, как же вы мне противны!

Лукас посмотрел на меня ошарашенно. Огонек в его глазах потух. Голова поникла.

— К тому же тут запрещено удить! — добавила я. — Я пожалуюсь управляющему!

Даниэль неторопливо достал крючок из воды, потом обернулся и положил руку на плечо Лукаса.

— Оставь моего брата в покое! — тихо проговорил он. — А управляющему — жалуйся. Нам теперь разрешено удить. Со вчерашнего дня. Сам граф приходил к маме и дал нам разрешение!

Я была вне себя, поставила велосипед в сарай и бросилась домой.

Они сидели за кухонным столом, и на какой-то миг мне показалось, что все было как прежде.

Мама смеялась, Петер ухмылялся, а Гизела мешала сахар в чае.

Раньше они часто так сидели, светлыми летними вечерами, после того как Петер возвращался с работы. Они болтали, пили клубничный или абрикосовый крюшон, а иногда даже и нам давали попробовать.

— Только глоточек, а не то сразу захмелеете!

И, конечно, мы им нисколько не верили, потому что крюшон был похож на лимонад.

Мама смеялась, Петер ухмылялся, а Гизела размешивала сахар в чае. Я так и замерла на пороге кухни.

— Иди сюда, моя девочка! Дай-ка тебя обнять! — сказала Гизела. — Как же я давно тебя не видела!

У нее на голове был темно-красный платок в мелкий черный горошек, повязанный как тюрбан. Я бы с удовольствием расспросила, как накручивать такой тюрбан, но у меня не хватало духу. Подойти и обнять ее я тоже не отваживалась, так и стояла как вкопанная, и тогда мама сказала:

— Как баран на новые ворота.

— Что с тобой? — спросила Гизела. — Ты же не робкого десятка.

Больше всего мне хотелось провалиться сквозь землю, но я только покраснела и надеялась, что они этого не заметят, но они заметили, и мама, нервно рассмеявшись, быстро сказала, что все это переходный возраст и что я уже не первый день такая скованная.