Януш Домагалик - Конец каникул

— Что, прибираешь в клетках? Выгнал их погулять? — спросил Лях. Он перестал колоть дрова и вышел из сарая. Указал вверх: — Хорошо идут!

Я задрал голову: над домом шли кругами мои голуби. Они рассыпались на маленькие стайки, снова объединялись, это было похоже на огромный смерч, который втягивается небом.

— Да. Я все прибрал! — ответил я. А про себя подумал: «Ну вот, сделано одно дело, хоть и не самое важное, но все-таки… Можно ехать». Но чувствовал я себя как час назад — не лучше.

Я не мог заставить себя оторвать взгляд от птиц, которых только что выгнал из голубятни. Мне вспомнился какой-то фильм: вот так же кружились стервятники над караваном, увязшим в песках пустыни. Теперь распоряжались они. Но голуби — не стервятники в пустыне. Через несколько минут они ушли в разные стороны, впятером, вдесятером…

Я решил пойти к шахте, навстречу отцу. Пора ему вернуться. Да, я поговорю с ним на улице. По дороге, пока идем домой. Тогда и это, самое важное дело будет сделано…

И вдруг я увидел, что на сараях сидит еще голубь. Что ж это, не улетел с остальными? Я подошел ближе. Рыжий! Свистнул на пальцах. Но он не испугался. Тогда я бросил в него чем-то, что было у меня в руке. И только тут сообразил: да это ж ключ от чердака, от голубятни! Рыжий не обращал на меня внимания: он нахально красовался на виду, вышагивая по крышам сараев то в одну, то в другую сторону.

Отец сказал:

— Вот как! Значит, ты считаешь, что тебе все известно от деда… Все! Не прибегай к этому слову. Всего никто из нас не знает. Это немыслимо. Только бабушке кажется, что черное — это черное, а белое — это белое. Они говорят, что я не желаю сказать тебе правду… Ладно, будем считать, что правда тебе известна. Твоя мать уехала, да. И может быть, сюда уже не вернется…

Мы с отцом шли вдоль реки, он говорил вполголоса, почти спокойно, вроде бы рассуждая сам с собой:

— Почему она с тобой не попрощалась? Ты спал, ты не можешь знать… Она поцеловала тебя и заплакала. Она считала, что тебе лучше не говорить… пока. Потом, может быть, все сложится иначе. Тебе этого не понять. Да, дедушка прав: и не пытайся. Это дело трудное. Для бабушки тоже слишком трудное. А санаторий был выдуман не для соседей. Чихал я на соседей! Это было выдумано для тебя… Мы должны дать матери немного времени… Все еще может измениться. И она вернется… Думаю, с тебя пока достаточно. Понимаю, ты в обиде на всех… Что? Только не таким тоном, Юрек! Не таким тоном со мной… — Перейдя мост, мы очутились на главной улице. Мелькали прохожие, мы шли очень медленно. — Придется тебе поверить на слово, что это было неизбежно. Нет, не в июне это было решено, а гораздо раньше. Мама хотела… Ладно. Ты прав. Не будем о нас, будем о тебе. Говоришь, для тебя это самое важное. Вот если б ты еще поверил, что это самое важное и для нас…

Словно не отцу, а куда-то в пространство, я сухо сказал:

— Я хочу ехать к маме. Хоть завтра. Да, я поеду завтра! Отец, застигнутый врасплох, остановился.

— Хочешь ехать… Ты уверен, что хочешь? Может, поговорим об этом потом, спокойно… Ну, скажем, через три-четыре дня?

Я не размышлял ни секунды. Не о чем больше говорить. Раз предстоит ехать, значит, лучше завтра.

— Нет! Я уезжаю завтра! Не хочу здесь оставаться. Понимаешь? Теперь уже не хочу!

Мы стояли друг против друга, молчание затягивалось. Отец отвернулся. Сказал тихо, как бы равнодушно:

— Не хочешь… Хорошо, понимаю. Не будем больше об этом. Я схожу сейчас на почту и дам маме телеграмму. Уедешь завтра к вечеру.

— Это точно? — допытывался я с ожесточением.

Отец кивнул, стремительно повернулся и пошел прочь. Но, пройдя совсем немного, замедлил шаг. Он замедлял шаг все больше… Он шел сгорбившись, заложив руки за спину, как ходят старые, усталые люди. Я подбежал к нему.

— Я пойду на почту с тобой…

До самой рыночной площади мы не проронили ни слова. Мы шли рядом по тротуару, но мне казалось, между нами — Атлантический океан, огромное пространство, которого не преодолеть. Теперь и я был спокоен. Все выяснилось, завтра я уезжаю. Только надо попрощаться с ребятами. А Эльжбета? Пойдет в кино одна, будет ждать, но я не приду… Ну конечно, надо попрощаться и с Эльжбетой. Мы расстаемся ненадолго. Встретимся там, в Варшаве.

Телеграмма была будничная, до смешного простая. Отец отодвинулся в сторону от окошечка и написал четкими печатными буквами:

ЮРЕК РЕШИЛ ПРИЕХАТЬ ТЕБЕ ЗАВТРА ВЕЧЕРОМ СКОРЫМ ЖДИ ГЛАВНОМ ВОКЗАЛЕ ОКОЛО ДВАДЦАТИ ТОЧКА