Януш Домагалик - Конец каникул

— Знаешь, Юрек, что здесь, по-моему, хуже всего? — заговорил отец. — Сам посуди: Забеляк остался без всякой помощи и считал, что так оно и должно быть. Он мог умереть в четырех стенах, без опеки. И он смирился, будто это в порядке вещей. Даже ни на кого не в претензии.

— Почему ты думаешь, что не в претензии? А если и в претензии, разве это ему поможет?

— Ты не понял меня, — пробурчал отец. — Он не должен с этим мириться. Четверть города — его ученики. Есть у него право требовать что-то от них, есть?

«Ой, папа, папа, — подумал я про себя, — жизни не знаешь…» Но вслух, разумеется, не сказал. Как раз сегодня я такое услышал о себе. И тут мне вспомнились долгие споры отца с Холевой, который вечно пытался что-то втолковать отцу и, когда не знал, что еще сказать, твердил: «Пойми, человек, какое имеет значение, что так не должно быть, когда именно так оно и есть?»

Отец и в самом деле иногда как ребенок. Что мог сделать Забеляк? Выйти на площадь, крикнуть: «Люди, будьте другими!» Тогда, может быть, все — и та регистраторша из поликлиники, и мамаша Зоськи Вуйтик, и все прочие потупятся со стыдом и скажут: «Мы исправимся, учитель! Пан Забеляк, мы исправимся!» На мгновение я почувствовал себя старше отца, взрослее.

Ну, а если он в это не верит и все же считает, что нужно протестовать, что ни в коем случае нельзя соглашаться? Я смотрел на отца и думал о Забеляке. Нет, даже не о нем самом, а так, вообще… Зонтик на каждом своем уроке уплывал с нами в моря, открывал для нас континенты, а потом без скидок ставил оценки. Но какой прок в этих оценках, в далеких материках, если потом слышится рядом: жизни не знаешь! Чему он научил меня?.. И та четверть населения нашего городка — чему научил Забеляк ее? Не об этом ли думал он, когда сказал Адаму, что учитель тоже ошибается?

А может, все не так, может, я ошибаюсь и сегодня самым важным было что-то другое? Например то, что делал и говорил Адам. Или, может быть, то, что для меня это не был один из обыкновенных дней, из тех дней, которые ничего с собой не приносят?

Поздно вечером заявился Толстый в новом костюме. Вид у него был торжественный, совсем не такой, как утром. Перед домом оглушительно лаяла его собака. Я знал: она не отрываясь смотрит на наши окна — так омывает всякий раз, когда Толстый оставляет ее во дворе.

— О, да ты был у парикмахера! — оживился отец. — Юреку тоже бы не мешало. Уговоришь его — мороженое за мной!

— Ну как костюмчик? Ничего? — допытывался Толстый. — Что это ты такой дохлый? — И потише, чтоб не слышал отец: — Опять потерял Эльжбету? Ну и хлопот мне с вами! Хорошо хоть, скоро занятия!

Мне не хотелось пускаться с ним в разговоры. Да и о чем? Я похвалил костюм — дескать, верно, ничего. И все же Толстый был мне симпатичнее в старых, заношенных до лоска джинсах, таких же, как у меня, у Зенека, у других ребят. Само собой разумеется, многие из нас купят себе через неделю-другую новые костюмы в новую школу и бросят в угол с тряпьем брюки, которые носили раньше. В новом костюме Толстый был для меня другим, мне показалось, что он ходит уже в этот свой механический техникум, в котором мне не бывать.

— Ну, мне пора. Разгавкалась моя псина! — сказал Толстый минуту спустя, может, разочарованный, что я слабо восхищаюсь его новым костюмом, а может, просто дивясь, что разговор не клеится. Откровенно говоря, я и сам немного этому удивился, но что я мог сделать? В дверях Толстый спросил:

— Был ты лотом у Зонтика? Пришел вечером врач?

— Пришел. Все в порядке, можешь не беспокоиться.

Сначала я убеждал себя, что четыре дня, что пять дней слишком мало. Но когда и через неделю ответа от мамы не было, я всполошился — уж не случилось ли чего? Нет, не там, где она сейчас находится, а здесь, откуда она уехала. Шел разговор о санатории, потом выяснилось, что это неправда. Но ведь была ж у них какая-то причина, чтоб всем так говорить. Не очень-то мне теперь верилось, что мама вообще больна и что ей нужно лечиться.

Я стал припоминать, когда впервые услышал от них о санатории. Это было непросто. Как упомнишь все эти привычные ежедневные разговоры в доме — за обедом, за ужином. Пожалуй, в июне… Под самый конец школьного года. Я спросил однажды, поедем ли мы куда-нибудь летом. Они ответили, нет, То есть я поеду в деревню к дяде. В сущности, это был не дядя, а младший брат дедушки, но все его называли дядей. Ехать туда мне не хотелось. Деревня была большая, что-то вроде поселка. Но хоть и считалось, что это вблизи от Нисы, реки там все же не было и до леса тоже путь немалый. Дядя был совсем не похож на дедушку, зануда. И как раз для того, чтоб уговорить меня поехать к нему, мама сказала о санатории.