Януш Домагалик - Конец каникул

О чем писать? После трех-четырех строчек все мысли пропали. Когда уезжаешь из дому, писать проще. Если сидишь дома, неизвестно, о чем сообщать. Но еще одна, еще две фразы, и страничка все-таки дописана.

— Дай мне конверт с адресом! — сказал я отцу. — С адресом того санатория, где мама…

Отец отложил книгу и уставился на меня.

— Ты это о чем?

— Конверт. Письмо, которое прислала мама.

— Зачем тебе конверт?

— Сам видишь, я написал письмо! Теперь мне нужен адрес.

— Ага, тебе нужен адрес, — буркнул отец, словно только сейчас понял, в чем дело. Сунул руку в карман, в другой… — На!

Я взял конверт, перевернул, чтоб найти адрес отправителя. Пробежал взглядом и тут… Тут прочитал еще раз, вслух, слово за словом, не веря собственным глазам.

— Как же так? Ведь это адрес тети Ванды, правильно? Значит, мама не уехала в санаторий? Ты знал об этом?

Отец смутился. Не глядя на меня, протянул руку за конвертом.

— Знал. Она у тети Ванды. Но ведь тетя живет в Отвоцке! В санатории или у тети — какая разница? И там и там один и тот же воздух, правильно?

— А вы сказали, мама едет в санаторий. Почему?

— Ты уже переписал? Отдай письмо.

— Я спрашиваю, почему вы так сказали? У мамы что-то с легкими? Это серьезно?

— Да, легкие… Ничего серьезного. Отдохнет, подышит воздухом… Не огорчайся!

— А когда она приедет? Когда вернется?

Отец посмотрел на меня. Он смотрел долго и наконец тихо сказал:

— Не знаю. Может, через месяц, два… В общем, через какое-то время…

Я встал из-за стола. Взял письмо, которое только что написал, порвал.

— Что ты делаешь? — резко спросил отец.

— Ничего. Напишу другое. Если она не в санатории, напишу другое. Это не годится.

Я пошел на кухню выкинуть клочки бумаги. И внезапно ощутил страх. Что он от меня скрывает? Уехала вроде бы в санаторий, всем и всюду об этом рассказывали. А живет у тети Ванды. Само собой, воздух что в санатории, что в Отвоцке, но… но в чем все-таки дело? Мне показалось, будто над головой собираются тучи. Ведь хороших вестей не скрывают.

Когда я вернулся в комнату, отец по-прежнему читал книгу. И я спросил как можно спокойнее:

— Слушай, а что мама писала тебе, ну… в этом письме?

— Ничего особенного. В основном о тебе. Беспокоится, как мы тут справляемся. Просит поцеловать тебя. Разве я не говорил?

— Нет! Об этом письме ты не сказал мне ни слова!

Он будто не слышал моего ответа. И в этот вечер мы с ним больше не разговаривали. Но тишина в квартире стояла напряженная, слишком много было незаданных вопросов, несказанных слов. В такой тишине одна минута превращается в невыносимых пятнадцать минут!

На следующий день я встал очень рано. Проснулся в шесть и не мог больше заснуть. Встал и потихоньку оделся. Отец еще спал.

Я пошел на кухню, закрыл за собой дверь и написал длинное письмо, такое длинное, что сам себе подивился. До сих пор не было у меня письма длиннее, чем на двух сторонах тетрадного листка. На почту я пришел раньше восьми, пришлось немного подождать, пока не откроют окошечко. Я послал письмо экспрессом. Через пять-шесть дней должен прийти ответ. Что она мне напишет? Как ответит на все мои вопросы? Когда я вернулся, отец сидел за завтраком. Он был в отличном настроении, а может, просто притворялся.

— Принимаюсь за стирку! — весело крикнул он. — Рубах пять уже скопилось. Перекуси — и в магазин за порошком. Где ты пропадал?

— На почте. Я послал письмо.

— Да? Это хорошо. А я уж было подумал, что ты со своей девочкой в такую рань встречаешься.

Зачем он это? Ни разу еще не говорил про Эльжбету. Почему именно теперь об этом? Может, дает мне тем самым понять: у каждого свои тайны, ведь и я говорил ему не все, а он тем не менее не спрашивает… Нет, чушь. Что это лезет мне в голову?..

— С Эльжбетой? Нет. С ней и с Толстым мы встречаемся всегда в десять, на пруду.

— Понятно… — И отец улыбнулся. — Только что был тут Толстый, сказал, что не видел тебя вчера целый день. Принеси мне порошок и отправляйся к нему. Он будет ждать около своего дома.

Польная улица, где жил Толстый, называлась так не зря. Это была улица на окраине города, рядом с полем, усеянным грудами камней. Не знаю, проезжала ли по ней хоть раз в месяц машина; ребятишки играли здесь стайками на мостовой.

Толстый сидел на краю тротуара около дома и забрасывал то и дело увесистый камень, который его сумасшедший пес тут же ему приносил. И так полдня — собака неутомимая. Я поднял с земли прутик и крикнул: