Тамара Цинберг: Седьмая симфония

— Вы к кому? — недружелюбно спросила женщина.

Воронов ответил нерешительно:

— Что, Катя еще здесь живет?

— Какая Катя, Никанорова?

— Да, кажется, Никанорова…

Женщина с недоверием посмотрела на него, все еще не отходя от двери. «У нее, наверно, и в шестнадцать лет было такое же сонное лицо», — подумал Воронов.

— К Никаноровым два звонка, — сказала она недовольно.

— Простите, я не знал.

Он пошел по узкому коридору, а она продолжала неодобрительно смотреть ему вслед.

— «Кажется, Никанорова», — иронически повторила она его слова и, пожав плечами, ушла в свою комнату. В коридоре было почти темно, свет падал из передней. Огромная тень Воронова двигалась впереди него и раньше, чем он сам, достигла знакомой двери. В тот же момент дверь тихо приоткрылась.

Он остановился.

Большая серая кошка появилась из этой двери и не спеша, не обращая на него ни малейшего внимания, степенно пошла по коридору. Воронов невольно обернулся и посмотрел ей вслед. Потом он решительно подошел к двери, и в эту минуту звонкий детский голос там, в комнате, отчетливо произнес: «Тридцать два!» Он сказал это громко, с оттенком торжества. Все еще не решаясь войти, Воронов медленно приоткрыл дверь пошире.

Прямо перед ним за квадратным некрашеным столом сидели Катя и Митя. Он видит их в профиль. Лица их освещены светом настольной лампы. Мальчик склонился над тетрадкой и что-то пишет, нахмурившись и шевеля губами. Ах, вот что — он решает задачи. Странная улыбка, насмешливая и смущенная в одно и тоже время, появилась на лице Воронова. Он не хочет признаться самому себе, как сильно он взволнован.

Теперь он смотрит на Катю. Глаза ее опущены, лицо серьезно. Она штопает детский чулок. Ее тонкие пальцы быстро и легко движутся взад-вперед, иголка вспыхивает на свету тонкой серебряной искрой.

Воронов стоял неподвижно, темнота коридора почти совсем скрывала его. Но вот кошка вернулась и, проскользнув у его ног, по-хозяйски вошла в комнату. Дойдя до середины, она промурлыкала какое-то приветствие. Мальчик мгновенно повернул голову.

— Все гуляешь? — спросил он неодобрительно. И тут он заметил стоящего в дверях незнакомца. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Катя, заметив движение мальчика, тоже обернулась.

Воронов стоял совсем в тени, почти не различимый в темноте, но Катя его узнала. Испуганная и счастливая улыбка появилась на ее лице, словно там, в глубине ее существа, внезапно зажгли яркий свет.

Она положила свое шитье на стол и медленно поднялась.

— Я знала, — проговорила она еле слышно. — Я знала, что вы живой.

И вот его шинель уже сохнет у теплых кафелей печки, уже зажгли верхний свет; на кухне в его честь поставлен на керосинку чайник, а он сидит на широком диване между юными хозяевами, наконец-то явившийся, долгожданный гость.

Усталость его прошла. Щурясь от яркого света, он оглядывался вокруг. Из всей старой обстановки только и остались этот диван, да еще большой книжный шкаф. Между окнами, на месте письменного стола, теперь стоял квадратный некрашеный стол, а вокруг него — три табуретки. На месте вольтеровских кресел — узкая голубая кровать, застланная темным одеялом. Больше в комнате ничего не было.

«Как здесь славно», — подумал Воронов, которому все здесь нравилось — и яркий свет, и отсутствие мебели, а больше всего то, что все перемены — и в комнате, и в хозяевах, — оказывается, ничего не изменили.

— Ну, как же вы живете, Катя? — спросил он, внимательно глядя ей в лицо. — Ты совсем взрослая стала.

— Я в типографии теперь работаю. Там хорошо. Я восемь классов окончила, а потом пошла работать. Уже два года.

— Ну, а ты? — и он повернулся к Мите. — Все в детском саду у той сердитой заведующей?

— А вы ее помните? — оживилась Катя.

— А как же!

— Я уже в школе, — с важностью проговорил Митя. — В первом классе.

— Ишь ты! Это ты там задачки решал, когда я помешал тебе?

— Ничего, я завтра кончу, еще целый день. Я их быстро решаю.

— Он хорошо учится, — заметила Катя. — У него все пятерки в этой четверти.

— Ай да Сережа! Тебя ведь Сережей зовут?

Мальчик нахмурился и сказал обиженно:

— Ну да… А вы забыли?

— А ты меня помнишь?

— Совсем немножко… Это у вас какие? — И он тронул измазанным в чернилах пальцем орденские планки на груди Воронова.

— Всякие… — задумчиво проговорил Воронов. — Это, Сережа, чтобы крепче помнить все, что было.

— А вы больше не были ранены? — тихо спросила Катя.