Анастасия Перфильева: Во что бы то ни стало

Она бормотала что-то, заворачивая негритят, но в это время у ворот заспорили голоса. В воротах стояла нянечка. Низенькая, в повойнике и переделанной из поневы юбке. Ее держал за плечо часовой, который сегодня вдруг вырос зачем-то у этапа. Часовой злобно кричал, и нянечка кричала тоже, размахивая узелком, — Лена знала, в нем остатки мыла с поденки и что-нибудь к обеду для нее.

Она сложила негритят, сунула ящик за пазуху и побежала к воротам. Нянечка, переваливаясь, уже взбиралась на крыльцо этапа. Лена догнала ее около их комнатушки.

— А я вот где! — крикнула она.

Но нянечка вовсе не обрадовалась. Вошла, убрала узелок и присела на нару, покрытую жестким солдатским одеялом.

— Я думала, ты вечером придешь. Ты насовсем пришла? И покушать мне принесла? — спросила Лена, подпрыгивая, чтобы ящичек с негритятами стукнул о пуговицу платья.

Устало сгорбившись, нянечка сидела на наре и думала о своем.

— Беда, Лена! Что теперь делать будем, ума не приложу! — сказала она наконец и сложила на коленях блестящие, стянутые содой руки.

Лена тотчас подкралась и сунула под них свои, маленькие и очень грязные.

— Кончилась моя поденка-то, уезжает лазарет. Э-ва-ку-ируют.

— А чего это — эва-курируют?

— Уходят, мол. Отступают, значит. Чем кормиться будем?

Нянечка расстегнула ворот кофты, вытащила висящий на шнурке красный мешочек. Достала из него пачку бумажных денег, блестящую цепочку и долго, шевеля губами, перекидывала ее из руки в руку. Вздохнув, спрятала все и сказала:

— Собирайся, доченька, пойдем. Обедом тебя в лазарете напоследок покормить посулились, а там что бог даст.

Нянечка вытащила из-под сенника на наре Ленино пальтишко (его подарили здесь в поселке «добрые люди», которым она мыла полы), повязала ей колючий платок, взяла зачем-то свою безрукавку, и они пошли с этапа. Лене было жарко в платке, но нянечка сказала, что все теплое теперь надо носить с собой.

Долго плутали по каким-то проулкам, вышли на площадь. И вдруг нянечка, схватив Лену за руку, прижалась к забору.

Сначала где-то забил барабан, заиграла музыка. Потом от пожарной каланчи выбежала похожая на Рогдая собака. За ней вышли музыканты, впереди барабанщик. Он ударял палочками по барабану у себя на животе, и тот отвечал: бум-тыр-тра-та-та… За музыкантами, дувшими в трубы, ехал на лошади толстый, сердитый генерал с малиновыми нашивками на брюках, а за ним — несколько тощих, унылых офицеров. И, топоча, поднимая серую пыль, потянулись ряды усталых солдат в шинелях, с котелками за спиной. Покатились двуколки с изможденными ранеными…

Прохожих точно смело с площади. Одни мальчишки, как воробьи, сидели на заборе. Когда же генерал поравнялся с забором, и они исчезли. Музыка смолкла, только шуршали по земле сапоги солдат.

— Удирают защитнички наши… Ну и скатертью дорожка! — прошептала нянечка.

— Какие защитнички? — громко спросила Лена.

Но нянечка так быстро юркнула в проулок, что Лена еле успела за ней в своих рваных сандалиях. Наконец они пришли к будке, возле которой, как у них на этапе, стоял часовой.

Однако нянечка на него не закричала, а вежливо попросила разрешения пройти к какой-то Абрамовне. Часовой разрешил. Они прошли через будку и очутились на пустыре. Среди голых, как прутья, деревьев стоял длинный барак. Вокруг него были навалены койки, пустые ящики, носилки… Из барака вышла худая заплаканная женщина.

— Пришли? — Она приставила кулак к опухшей щеке. — Ох, пришли, болезные!.. Иди, Кузьминишна, уж поешьте с сиротой в последний разочек!..

Лена хотела сказать, что она вовсе не сирота, у нее мама просто потерялась, но не успела — они оказались в огромной черной кухне. Здесь был такой беспорядок, какого Лена не видела даже на этапе: вырванный из плиты котел стоял на столе; у самой плиты не хватало кирпичей, а колпак над ней съехал набок; у стен громоздились такие же, как перед дверью, пустые ящики, груды железных мисок и ложек валялись прямо на полу.

Заплаканная женщина взяла с пола миску и налила в нее из котла еще горячие щи. Нянечка с Леной сели и стали есть.

— Ешь, Лена, ешь. Когда еще хлебнем горяченького! — сказала нянечка. — Как же теперь, Абрамовна, а?

Заплаканная женщина всплеснула руками и вдруг запричитала:

— Ох, Кузьминишна, ничегошеньки-то я не знаю, не ведаю!.. Мечутся начальники как угорелые то туда, то сюда. Стращают — красных сила идет, всех будто порешат…

— Врут они, слышишь, Абрамовна, что красные — звери. Разве мы враги им? Чай, такие же трудящие люди да мирные жители, — строго сказала нянечка, вытирая о подол ложку.