Анастасия Перфильева - Во что бы то ни стало

— Сбережете мальчишку — до гроба помнить буду.

— Сама берегла бы, непутевая! — сурово ответила бабка.

Она была костлявая, с черным, высохшим лицом. Алешка вцепился тогда в мать, хотел зареветь, ему пусто и тоскливо показалось в хате после шумного города. Но лицо у матери было такое, что он понял — плакать нельзя.

Бабка присела на лавку. Темной, неласковой рукой провела по Алешкиной щеке. А мать повторила:

— Сберегите! Не за себя прошу, за мужа, сын ведь вам… — и ушла.

С тех пор мальчик видел ее только однажды, в страшный сентябрьский день восемнадцатого года.

С утра от города доносились раскаты выстрелов, по проселку всю ночь гнали войска. Мать пришла в своей городской плюшевой жакетке, почему-то скрываясь от соседей, огородами. Она была не одна: с ней пришел плечистый мужчина в кожанке. Мать как обняла Алешку, так и замерла, шепча: «Сынок мой, сыночек…» Спутник ее — звали его Иваном Степановичем — был веселый, замысловатый. Шутил с бабкой, говорил загадками, а сам все поглядывал в окно. Когда стемнело, они с Алешкой вышли в огород. И тут он спросил:

— Ну как, сынок, у бабки-то живется?

— Без мамки плохо.

— Ничего, терпи. Скоро другая жизнь начнется! Ты никому не болтай, что мы с матерью у вас сегодня были.

— А зачем она меня сюда отдала? — с обидой спросил Алешка. — Я тоже в город хочу! Бабка ее бранит — пропащая…

— Это она от темноты. Мать твоя золотой человек, за вас себя не жалеет. Хочет, чтобы все люди хорошо жили, равно.

— Как это — равно?

Иван Степанович засмеялся.

— В вашей станице, к примеру, у кого хата всех богаче?

— У лавочника. Не хата — целый дом. Еще у попа.

— Во-во! А ребята у них босые да в заплатках ходят?

— Что вы, дядя!.. — Алешка заулыбался.

— А едят они вволю, как ты думаешь?

— Едят-то? Ха!.. У дьяконова Веньки морда поперек шире, одно сало жрет. И дразнится.

— То-то и оно. А другим есть нечего и портки — заплата на заплате. Верно?

— Верно.

— Вот мать и хочет, чтоб у всех ребят всего вволю и поровну было. Вырастешь — поймешь…

В подсолнухах за огородом осторожно засвистал кто-то. Иван Степанович сунул Алешке вынутый из кармана леденец в пестрой бумажке, шепнул:

— Беги, зови ее.

Алешка нашел мать в сенях. Опять она прильнула к нему, не могла оторваться. Иван Степанович ждал в дверях, отворотившись.

— Полно, будет, — сказал наконец. — Не рви ты свое сердце!

— А если не свижусь больше? — громко спросила мать, и глаза у нее стали необыкновенные.

— Алеша, сынок. — Иван Степанович подошел, повернул его сильной рукой за плечо. — Если что, меня в городе ищи…

— Идем! — сказала мать, подымаясь с колен. — Пора.

И они ушли, провожаемые недобрым взглядом бабки. Алешка долго смотрел, как они пробираются огородами, но не плакал.

А ночью в станице начался переполох. Бабка увела Алешку в погреб и там, причитая, держала возле себя. Наутро же, когда стихло вокруг, перепуганная насмерть соседка прибежала к погребу и рассказала: на рассвете прогнали шоссейкой связанных красноармейцев, а с ними их Катерину! Идет, тоже связанная, и песню поет…

— Непутевая, — только и сказала бабка.

В тот же день Алешка убежал в город.

Куда повели мать? Где искать ее? Город был, как перед грозой, тревожный, смутный. Ноги привели мальчика к их мазанке, к табачной фабрике. В мазанке жили чужие люди, принявшие Алешку за воришку, попрошайку; во дворе, где он знал каждый куст, каждую лозину в ограде, его встретил злобным лаем незнакомый пес…

Куда идти?

Алешка твердо решил к бабке в станицу не возвращаться. Прокормится как-нибудь возле базара, не пропадет. Будет искать следы матери или Ивана Степановича. Вскоре Алешку приютила тетя Феня, работница табачки. Фабрика была закрыта, про мать тетя Феня ничего не слышала, работала теперь в госпитале. А с Иваном Степановичем…

Очень скоро Алешка догадался, что тетя Феня, всегда тихая, незаметная, связана с теми же людьми, что и его мать. И к ней по вечерам приходят, с жаром спорят, читают что-то. Потом она молча устраивает пришедших спать, кормит, тайком сушит одежду и к утру выпроваживает.

Присмотревшись к Алешке и поняв, что он умеет держать язык за зубами, тетя Феня понемногу стала поручать ему караулить за углом — нет ли за кем слежки, или снести к вокзалу плетенку с едой, а может, и кой с чем другим…

Здесь, у вокзала, Алешка и встретился с Иваном Степановичем. Тот страшно изменился, был худ и изможден, но мальчик сразу узнал его. Бросился, зарыдав от радости, к нему на грудь, прижался… Иван Степанович отвел его в сторону, сказал глухо: