Анастасия Перфильева - Во что бы то ни стало

— Нет, — повторила Дина. — Я про то, что мне лично неизвестно…

— Ах, вам лично!

Трубка хрюкнула и замолчала — в Отовенте ее повесили.

На этот раз Дина вышла из будки в полном замешательстве. К Ленке надо было ехать немедленно, безотлагательно.

Лена сидела на полу в бывшей стахеевской столовой у двух сдвинутых кресел, на которых лежал соседский малыш. Хлопая рукой по свесившемуся одеяльцу, пела:

Дина тоже сидела на полу — они подстелили кожанку — и внимательно слушала.

— Ленка, ты поешь чепуху. Весна, пароходы, а дворник скребет снег!

— Что? — Лена повернулась к ней. — Знаешь, Динка, я в тот вечер чуть не повесилась. Крючка подходящего не нашла, и страшно. Если бы вот не Катина мама… Это такой замечательный человек! Сильный. Ясный.

Катя тоже сидела в комнате, огромной иглой не штопала, ковыряла распяленный на деревянной ложке чулок.

— Она сказала: глупая, ты ж не одна, люди кругом! — Лена погладила одеяло, поправила его. — Ну, уехали и уехали. А я же совершенно не из-за этого. Это даже гораздо лучше, что они уехали. И для меня, а может, и для них. Кончилась какая-то… кончилась жизнь… — губы у Лены поехали в сторону, — к которой я, как муха к меду, прилипла. Нет, не к меду, к чему-то вроде клея, понимаешь? — (Дина кивнула.) — Не знаю, может, они и хотели хорошего, когда взяли меня из детдома и после… со Всеволодом. Только что для них хорошо, на самом деле плохо. Верно, Динка? Ты как считаешь?

— Я считаю, верно, — ответила Дина.

— Да. А их самих мне даже жалко. Какие-то они ненужные. Никому… — Лена помолчала. — А потом я попросила Катину маму: «Если бы можно к вам на фабрику!» Она сказала: «Не подведешь?» И мы пошли. Их фабрика огромная, вся стучит. И там есть такой Матвей Яковлевич Карпухин… В Отовент я больше не могла, не могла… Ни за что! Там все душное…

— В Отовенте тебя под профсоюзный суд отдать хотят, — мрачно сказала Дина.

— Не отдадут, очень я им нужна. Таких, как я, сколько хочешь. Готовальню вот жалко, там оставила, на фабрике может пригодиться.

— А вдруг этот принесет… Рогожин?

— Нет, он не принесет. И вообще не придет. Он же ко всему еще и трус, Динка! Я теперь все поняла. И он мне не нужен. Навсегда.

Обе замолчали.

Катя кончила штопать, громко откусила нитку и, глядя на них влюбленными глазами, сказала:

— Горластый-то уснул. Тетенька (это Дине), вы же с куртки на голый пол съехали.

Дина послушно переползла снова на кожанку. Лена сказала:

— Я тебя, пожалуйста, прошу: ты завтра сходи к нянечке, к Дарье Кузьминишне, и про все ей расскажи.

— А сама почему не хочешь? — строго спросила Дина.

— Нет, я не могу, нет! Там же Алеша… Ты скажи, что они уехали, все хорошо, я буду работать на фабрике и вообще жить… — Лена чуть не заплакала. — Только, Динка, у меня денег больше ни одной копеечки нету!

— И у меня нету, — подтвердила Дина. — Ничего, что-нибудь сообразим. Может, барахло какое загнать можно?

— Куда загнать?

— После них барахло какое-нибудь осталось?

— Осталось.

— Пошли, разберем?

Топоча, но стараясь не разбудить малыша в креслах, они вышли. Видела бы уехавшая Ольга Веньяминовна, что в ее столовой после того, как Лена предложила: «Вы туда, и в мою, в обе комнаты, переезжайте, а я в вашу, поменьше…», хозяйничают соседские ребятишки!

В спальне Ольги Веньяминовны был хаос. Остатки мебели сдвинуты, на полу бумага, Ленина детдомовская корзинка…

— Я здесь не сплю, здесь страшно, — сказала Лена. — На кухне лучше.

— Абсолютно ничего страшного, бабьи предрассудки. Где барахло?

Лена открыла оставленный Ольгой Веньяминовной сломанный шифоньер с висящей на петле дверцей. Оттуда посыпались рваные кухонные полотенца, старые галстуки, какие-то тряпки… Презрительно встряхивая каждую, Дина откладывала то, что, по ее мнению, представляло ценность, остальное швыряла на пол.

— А там что за красавица? — она ткнула в стоявшую на полке фарфоровую статуэтку.

— Там? — Лена улыбнулась горько. — Ольга Веньяминовна сказала — на память. Севр или тевр, я позабыла. Настоящий.

— Мещанство. Ленка, смотри, она же на тебя похожа! — Фыркнула Дина, разглядывая бело-розовую пастушку. — Ха, треснутая вся, склеенная. Вот так память!

— Динка, пусть треснутая, ее что-то неохота загонять.

— Нечего будет есть — загонишь. Голод не тетка. — Дина стала вдруг чем-то похожей на Кузьминишну. — Ой, под ней какие-то человечки!