Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

Несколько раз в год ферму Жалада навещали бродячие торговцы, проходившие мимо по дороге в Ла Ноайль. Они заходили в дом, торопливо опрокидывали стаканчик сидра и тут же выкладывали свой товар: шейные платки, черные и красные кашемировые шали, дешевые украшения, рулоны кружев, искусственные цветы, пестрые ткани — словом, множество заманчивых вещей, способных вскружить не одну женскую головку.

— Уберите ваш товар, сударь, прошу вас! Я уже купила нитки, иголки и остаток сукна. Больше мне ничего не нужно!

— Ба! — говорил смуглый человек с курчавыми черными бакенбардами. — Я не каждый день прохожу мимо вашей фермы, хозяюшка. Взгляните на эту розовую тафту, — разве она не великолепна? О, позвольте прикинуть ее на вас, вот так!

— Нет, нет, сударь, не надо. Вы небось считаете нас богачами?

— Да ведь это просто даром, хозяюшка! Одно маленькое серебряное экю — и тафта ваша.

— У меня нет денег, и нечего меня уговаривать!

Меднолицый разносчик отступил на шаг, бросил взгляд на тяжелую корону темных волос и присвистнул от восхищения:

— Нет денег? Да у вас на голове целое состояние!

Он ловко выхватил из кармана блестящие ножницы и щелкнул ими. Мариэтта вздрогнула. Катрин невольно схватилась за свои косы. Мать оцепенела, словно зачарованная.

— Заключим сделку, — продолжал разносчик. — Вы отдаете мне свои волосы и получаете взамен розовую тафту.

В одной руке он держал ножницы, в другой — развернутую тафту, переливавшуюся на солнце всеми своими оттенками.

Дверь внезапно распахнулась, и в кухню вошел отец. Женщины были так поглощены происходящим, что не слышали его шагов.

— Вот и я! — сказал Жан Шаррон. — Что здесь происходит? Катрин торопливо принялась объяснять:

— Маме очень хочется купить эту красивую розовую материю, а денег у нее нет, и этот человек сказал, что отдаст ей материю, если мама позволит ему остричь ее волосы…

— Ос… остричь волосы?! Ее волосы! — задохнулся от негодования отец. И вдруг двинулся на торговца, крича: — Остричь мою жену, словно овцу?! Самые красивые волосы во всей округе! Убирайтесь вон, не то я спущу на вас собаку!

Словно поняв речь хозяина, Фелавени, до тех пор смирно лежавший в стороне, вскочил и, оскалив зубы, угрожающе зарычал.

— Ладно, ладно! — заторопился разносчик. — Можете не поднимать столько шуму…

Он проворно сложил товар, сунул его в черную дорожную суму, перекинул ее через плечо и, дотронувшись пальцами до фуражки, вышел. Он был уже на дороге, когда отец окликнул его:

— Эй, любезный! Сколько она стоит, ваша розовая тафта?

Обнажив в злорадной улыбке мелкие, очень белые зубы, торговец назвал цену.

— Ладно, — сказал отец. — Подождите.

Он зашел в спальню и тут же вышел обратно с деньгами в руке.

— Получите!

Торговец сунул монеты в карман, достал материю, передал ее покупателю и, снова приложив руку к фуражке, ушел.

Отец развернул розовую тафту и накинул ее на плечи матери.

— Она и в самом деле тебе к лицу! — сказал он. — Ты довольна?

Мать была так растрогана, что не могла ответить.

— Очень тебя прошу, — продолжал отец, — не пугай меня так больше, ладно?

Когда я увидел этого проходимца с ножницами в руках, я готов был убить его на месте. — Он положил свою большую руку на голову жены. — Береги свои волосы, Мария, — ласково сказал он. — Лишиться их для меня горше смерти. Это, к примеру, то же самое, что потерять крест с цепочкой и другие прабабкины вещи.

Обеды, завтраки и ужины стряпали мать и Мариэтта, но кормильцем семьи, в глазах Катрин, был отец. Это он делал из муки хлеб. Сначала он месил тесто: голый до пояса склонялся над деревянной квашней, погружая в нее по локоть белые от муки руки, и громко ухал, помогая себе в работе. Круглые мягкие хлебы выстраивались в ряд на чистых досках, затем их несли в печь.

Хлебная печь помещалась в заднем углу просторной пристройки, примыкавшей к дому. Осенью здесь сушили каштаны; их насыпали в большие решета, подвешенные к потолку, а посреди помещения, на плотно утрамбованном глиняном полу, разводили огонь, который поддерживался круглые сутки.

Отец пек хлеб два раза в месяц. Катрин любила смотреть, как он сажает в печь караваи на длинной лопате: плавно вдвигает ее в пышущую жаром пасть печи и ловко выхватывает обратно, сбросив груз на раскаленные камни. Иногда в день выпечки Катрин разрешалось слепить из теста крохотный каравай и испечь его вместе с остальными.