Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

— Слыхал? — шепнула она изумленно. — Слыхал?

— Что? — удивился Крестный.

— Мама сказала отцу «ты»!

Крестная Фелиси подыскала и сняла для них эти две каморки под крышей ветхого дома в Ла Ганне, нищем пригороде Ла Ноайли.

— Ничего более приличного не нашла, — словно извиняясь, говорила Фелиси. — Как только заикнешься, что у вас пятеро ребят, все домовладельцы в один голос кричат: «Ни за что!»

— Ну что ж, во всяком случае, это нам по карману, — отвечал отец.

Ла Ганна была узкой, отлого сбегавшей вниз улочкой. Дом, где поселились Шарроны, стоял последним по левой стороне. За ним тянулись пустыри, сады, поля и редкие, чахлые рощицы. Но Катрин считала, что на деревню это совсем не похоже, потому что красно-белая мощеная дорога, отходившая от проселка, вела к знаменитой фарфоровой фабрике Ла Рейни. В дни, когда дул западный ветер, дым фабричных труб долетал до Ла Ганны, окрашивая фасады домов в унылый грязно-серый цвет.

Утром и вечером рабочие фарфоровой фабрики шумной толпой спускались и поднимались по улице Ла Ганны. Поначалу Катрин принимала их за пекарей — из-за белых рабочих блуз, — а саму фарфоровую фабрику, о которой отец и братья говорили с таким уважением, представляла в виде длинного ряда огромных хлебных печей, выпускающих тысячи булок, баранок и караваев.

Франсуа пытался вывести сестру из заблуждения и объяснить ей, что такое фарфор. Но она плохо понимала его объяснения, потому что никогда не видела фарфоровой посуды, вплоть до того вечера, когда какой-то старик рабочий, собиравшийся заглянуть в кабачок Лоранов, окликнул ее и, вынув из кармана блузы крошечную полупрозрачную белую чашечку, посмотрел сквозь нее на заходящее солнце.

— Эй, малышка, взгляни-ка на эту чашку, правда, хороша? Это я ее сделал. Да, я!

Катрин сначала не поверила, что большие, узловатые и загрубевшие руки старика способны создать такую хрупкую вещичку, похожую на окаменевший венчик цветка.

— Возьми, — продолжал старик, — я дарю ее тебе.

Катрин опрометью кинулась в дом, прижимая к груди обретенное сокровище, и первым делом показала чашку Франсуа.

— Неужели можно сделать руками такую малюсенькую, такую тоненькую штучку? Небось ты не смог бы, верно?

Франсуа нахмурил брови.

— Если я поступлю на фабрику, научусь, вот увидишь!

И он рассказал ей, что в давние времена, когда Францией еще правили короли, жена аптекаря из Ла Ноайли нашла в полях за городом беловатую глину и стала стирать с ней белье. «Ну, совсем как мыло эта глина!» — говорила она. Тогда аптекарь взял белую глину, исследовал ее и послал знаменитому придворному ученому, а ученый, взглянув на глину, воскликнул: «Да это же каолин!»

— Какое чудное слово!

— Да, — продолжал Франсуа. — Это китайское слово, и пришло оно к нам из Китая. Эта страна находится по ту сторону земли, прямо у нас под ногами, и все ее жители — их зовут китайцами — желтые.

— У господина кюре из церкви святого Лу совсем желтое лицо. Он что, тоже китаец?

— Нет, говорят, он болен: не то желудок, не то печень, — оттого и желтый.

— Как ты назвал ее, эту глину?

— Ка-о-лин. Это значит белая глина. Нам говорили об этом в школе, и я читал потом в альманахе. Так вот: знаменитый ученый сказал еще, что из каолина можно делать фарфор не хуже китайского. А в те времена одни только китайцы умели делать фарфор и потому были очень богатыми и могущественными.

И тогда король приказал построить в Ла Ноайли фарфоровую фабрику…

— О, значит, он будет проезжать и по нашей улице, когда приедет к Ла Рейни?

— Кто?

— Король.

— До чего ж девчонки дуры! Сколько раз тебе сказано, что королей больше нет.

— Жалко, — вздохнула Катрин.

Она умолкла, задумчивая и опечаленная, но ненадолго: новый вопрос так и вертелся у нее на языке. Однако она не решалась задать его брату, который, конечно же, снова будет насмехаться над ней. Но мысль эта так взбудоражила девочку, что в конце концов она не удержалась:

— Франсуа!

— Ну, что тебе?

— Скажи мне, Франсуа…

— Что сказать?

— Обещай только сначала, что не будешь смеяться…

— Ну еще чего!

— Обещай!

— Отвяжись!

Катрин снова замолчала, надув губы, потом встала и подошла к окну.

Через минуту он окликнул ее:

— Кати!

Она не ответила. Франсуа настаивал:

— Ну скажи: что ты хотела у меня спросить?

Не оборачиваясь, она пристально смотрела в окно.

— Я не буду смеяться, слышишь, не буду.

Катрин медленно повернулась, отошла от окна и посмотрела на Франсуа.