Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

— По секрету? — повторил он удивленно, высоко подняв кустистые светлые брови.

Франсуа, строгавший кусок дерева при неверном свете коптилки, положил на место инструменты и украдкой сделал сестре ободряющий знак. Катрин помолчала минуту, собираясь с духом, и тихо начала:

— Вы знаете, папа, когда хоронили маму…

— Что? — переспросил отец. — Говори громче, я ничего не слышу!

Катрин попыталась возвысить голос, но не могла. Она заговорила почти так же тихо:

— Маму похоронили на кладбище для бедных…

Отец беспомощно развел руками и бессильно уронил их на колени.

— Иначе нельзя было, Кати…

— На кладбище для бедных могилы никому не принадлежат. Проходит время, старые гробы выкапывают и выбрасывают в общую яму…

— Зачем говорить об этом?

— Потому что я подумала: нельзя допустить, чтоб с нашей мамой поступили так. Надо сохранить ее могилу.

— А где взять деньги для этого, Кати?

— Я экономила все эти месяцы, как могла, и Франсуа тоже… и Орельен помог нам… и, кроме того, я говорила с Фелиси, с Мариэттой, с Марциалом, с Крестным и даже с дядюшкой Батистом…

Жан Шаррон испуганно затряс головой:

— Боже мой, они, наверное, подумали, что это я тебя научил. Ах, как нехорошо, как некрасиво получилось! Ты не должна была этого делать.

— Они не подумали ничего плохого, папа. Я сразу же предупредила их, что вы ничего не должны знать… Ведь вы все равно не разрешили бы мне поговорить с ними. И они сказали мне, что я права, что им тоже грустно оттого, что мамина могила не оплачена, но сами они никогда не осмелились бы заговорить с вами. У каждого в отдельности не хватало денег, и я очень хорошо сделала, придумав все это.

— Да, да, они, конечно, славные, отзывчивые люди, но все-таки это может их стеснить… Когда-то я имел возможность принимать их всех у себя, и принимать неплохо… А нынче они берут на себя заботу о моей бедной покойнице…

— Но, папа, — возразил Франсуа, — ведь мы, Катрин и я, тоже вносим свою долю. А Мариэтта, Марциал и Крестный — ваши дети. Значит, это все равно, что вы сами…

— Вы так думаете, вы так думаете… Ну, а Фелиси, а Орельен, а дядюшка Батист… Нет, нет, не могу! Вы прекрасно понимаете, что я не могу принять от них деньги…

Франсуа снова перебил отца:

— Вы обидите их насмерть, папа. Фелиси нам родственница, не забывайте этого. И Орельен, я знаю, огорчится. Ну, а дядюшка Батист не столько обидится, сколько рассердится и уж наверняка не захочет помочь мне устроиться на фабрику…

— Орельен приносит каждую неделю по нескольку су… вот уже много месяцев… Послушайте, папа, — голос Катрин дрогнул, — скажите нам «да»…

Деньги собраны, все хлопоты берет на себя Крестный… но, конечно, последнее слово за вами…

— Последнее… последнее… — повторял отец, покачивая головой; казалось, он сам не слышит, что говорит.

Катрин и Франсуа тревожно переглядывались. Отец словно забыл об их присутствии. Носком деревянного сабо он упорно ворошил золу, выискивая в груде пепла последнюю тлеющую головешку. Катрин не решалась возобновить разговор. «Мне не надо было брать деньги у Орельена, — думала она. — Отец не может согласиться именно из-за него да еще из-за дядюшки Батиста. Это Франсуа настоял, чтобы я поговорила со стариком… Но должен же он понять, что деньги Мариэтты, Крестного, Марциала, Фелиси и даже дядюшки Батиста — это не милостыня, это знак их глубокого уважения и любви к маме…»

Катрин шумно вздохнула, откашлялась; Франсуа постукивал рукояткой ножа о стол. Напрасные усилия: отец не пошевельнулся. Оробевшие дети не рискнули даже пожелать ему спокойной ночи и молча улеглись спать.

На следующий день вечером, за ужином, разговаривали только Клотильда и Туанон. Обычно, если они болтали слишком громко, Катрин приказывала сестренкам замолчать. Но сегодня никто не обращал внимания на их болтовню, и девочки, разумеется, не преминули этим воспользоваться. Они не умолкали ни на минуту, смеялись, ссорились, капризничали. Старшая сестра видела все, но не останавливала их. «Здоровые, крепкие девчонки с отменным аппетитом, думала она, — настоящие маленькие чертенята! А если бы отец не послушал меня, они были бы теперь тихими, бледными сиротками из монастырского приюта… Так почему же отец не хочет согласиться со мной и на этот раз?»

Катрин убрала со стола, вымыла посуду, поставила ее в буфет и уложила спать расходившихся сестренок. Из спальни долго доносились их возня, визг, приглушенные взрывы смеха. Когда в доме наконец наступила тишина, отец негромко спросил: