Петер Гестел - Зима, когда я вырос

— Не знаю, — сказал я.

Мостерд сочувственно покачал головой. И произнес торжественно:

— Чего-чего? — спросил я.

— Это Бондел, малыш. У меня нет детей. Жизнь избавила меня от многих страданий.

— По тебе этого не скажешь, — съязвил Борланд.

Мостерд подмигнул мне.

— Этот субъект — мерзавец, — сказал он. — Но картины он пишет прекрасные.

Оттого что в комнате было много народу, я согрелся. Папа, Борланд и Мостерд не смолкали ни на миг. Что они делали — ссорились или веселились?

Борланд умеет ругаться еще крепче, чем папа, я иногда краснею от стыда.

Мостерд говорил очень громко и брызгал слюной, как верблюд. Папа держался за живот от смеха. Может быть, они забыли, что я тут же, в комнате?

Я подошел к Борланду и попросил:

— Можно я затянусь твоей сигаретой? Ну пожалуйста, всего один разок.

Борланд дал мне свою зажженную сигарету, я вдохнул дым, втягивая щеки, и засмотрелся на огонек. Сигарета на глазах уменьшалась в размере. Здорово! Я засмеялся и закашлялся. Мостерд постучал меня своей гигантской лапищей по спине. И тут же папа подавился куском селедки. Ему нельзя есть рыбу, он вечно давится. Наконец-то они обратили на меня внимание! Я ловко вскочил на сундук с нафталином и старой одеждой, развел руки в стороны и сказал:

— Я самый способный в классе. Я читаю лучше всех.

Их это совершенно не волновало.

Значит, надо сделать что-нибудь другое. Рассказать про собачку — да-да, про собачку. Когда я рассказал эту историю тете Фи, она долго шмыгала носом, хотя вовсе не была простужена.

— Однажды я увидел на льду собачку, — закричал я. — Она так замерзла, что даже перестала дрожать. Она только смотрела — вот так вот — большими влажными глазами, вот посмотрите!

Указательными пальцами я сдвинул кожу под глазами вниз.

Невероятно — они все замолчали. И смотрели на меня с таким выражением, будто говорили: «Не переборщи, мы и так уже вот-вот зальемся слезами». Но самое интересное было впереди — об этом они еще не знали.

Я продолжал рассказывать:

— Я хотел взять эту собачку на руки, бедняжечку, но оказалось, что задница у нее вмерзла в лед. В зимний лед. Который иногда достигает толщины в двадцать сантиметров. Почти как полярный лед, может лежать вечно, а в один прекрасный день растаять. — Я с пылом мотал головой.

Они явно не ожидали услышать от меня таких научных сведений о льде (почерпнутых от Пита Звана).

— Люди с баржи дали мне миску с теплой водой и тряпку. Миска была с трещинкой и текла.

Тот, кто помнит подробности насчет мисочки, не врет.

Я посмотрел на слушателей. Они сидели словно воды в рот набрав. Я был горд как никогда.

— А потом я растопил лед под собачкой, — рассказывал я со слезами в голосе. — Песик стал меня лизать, облизал все лицо, его язык чуть не примерз к моему носу, — это была совсем паршивая беспородная собачонка, но паршивые беспородные собачонки тоже хотят жить.

Я смолк и скрестил руки на груди в ожидании аплодисментов.

— И всё? — спросил папа.

— Всё, — ответил я.

Борланд сказал:

— А потом Фикки рассказал тебе, где он живет, и ты вернул его счастливому хозяину.

Я ничего не ответил.

— Ах, малыш, — сказал Мостерд своим гулким, как из колодца, голосом, — в правде нет никакой радости, в этом ты прав. Ты поэт, но для высокого полета у тебя еще слабоваты крылышки.

Папа усмехнулся.

— Всё это — чистая правда, — воскликнул я и поднял два пальца, — клянусь!

Они молча смотрели на меня. С ними шутки плохи, с этими друзьями. Я спрыгнул с сундука, забрался за кресло и уткнулся головой в колени. Я вам покажу, думал я, старые хрычи, крылышки, говорите, слабоваты, — идите вы в болото, чтоб вам пусто было, черт бы вас побрал, никогда ни за что я вам ничего больше не расскажу.

Когда в доме не было угля, я всегда рано ложился спать. После того как Борланд с Мостердом скатились по лестнице, я разделся и лег в нижнем белье под одеяло, — ах, если б это было настоящее одеяло! Под моими тремя паршивенькими одеяльцами я все равно дрожал от холода.

На блошином рынке папа купил мне ко дню рожденья (мне исполнялось десять) комплект детских книг. Вся стопка стоит у меня в ногах, а книга, которую я читаю сейчас, лежит под подушкой.

Обожаю старые книги. У них чудесный запах, в них часто рассказывается о бедных деревенских детях: отец работает в поле или на фабрике, зарабатывает по четыре гульдена в месяц, а мама лежит при смерти.