Петер Гестел - Зима, когда я вырос

— У тебя странные пальцы на ногах.

Бет посмотрела на мои ноги.

— Тебе обязательно надо было это сказать? — спросила она.

Я показал ей свои руки.

— Вымыл чисто-чисто.

— Не верю. У тебя ужасно грязные ногти. Ты выдумываешь. Ты вообще все выдумываешь. Врешь направо и налево.

— Иногда я не вру.

— Я не собираюсь выяснять, когда ты врешь, а когда нет, Томас.

Я замерз стоять на площадке. Скрестил руки на груди и обхватил свои плечи. Грозная Бет — вот это мне повезло! Оттого что она бранила меня, я весь дрожал от радости.

— Можно мне посмотреть фотокарточки у тебя в комнате?

— Ни за что. Ты везде устраиваешь такой кавардак. И держишь нож в левой руке, а вилку в правой, хотя не левша. Вот Пим левша, но если не знать, то никогда не заметишь. Ты ничем не интересуешься, за столом говоришь с набитым ртом, вытираешь ноги полотенцем для лица, весь перемазываешься вареньем, а когда что-нибудь говоришь, то это всегда звучит грубо, даже если ты не говоришь ничего плохого. Ты безнадежен, Томас.

— У тебя есть плюшевый мишка? — спросил я.

Бет изо всех сил замотала головой.

— Ты никогда не скажешь мне «входи», если я к тебе постучусь? — спросил я.

Теперь она не стала мотать головой, а улыбнулась. Но это мог быть и нервный тик.

— Ты завтра пойдешь в школу?

— Послезавтра.

Я засмеялся.

Бет тоже засмеялась. Вдруг она сказала:

— Не смейся так глупо.

Я перестал смеяться.

— Мама говорила что-нибудь странное? — спросила она.

Взрослые чего только не говорят. Иногда странные вещи, иногда нет… больше я ничего не мог сказать. Я пожал плечами.

— Твоим воспитанием никто не занимался, да?

— Папа покупал мне хорошие книжки. Я жутко замерз, можно я пойду спать?

— Ты любишь Пима?

— Чего?

— Ты его любишь?

— Делать мне больше нечего.

— Что он тебе рассказывает о дяде Аароне?

— Ваш дядя живет в Америке, да?

— Что он о нем рассказывает? Пим часто получает от него письма, очень часто, но он не дает их мне читать.

— Ты что, злишься?

Бет пристально посмотрела на меня.

— Ты всегда злишься?

— Нет, сейчас мне, наоборот, весело. Разве не заметно?

— Правда?

Она взяла меня за ухо, зажала мочку между большим и указательным пальцем и долго не отпускала. От счастья у меня потемнело в глазах.

— Ты лопоухий, — сказала она, — ты это знаешь? А Пим не разрешает к себе прикасаться.

— Даже брать за ухо?

— Даже за ухо. Мама однажды прижала его к себе, так он посмотрел на меня с таким ужасом в глазах! А ты когда-нибудь к нему прикасаешься?

— Иногда даю ему тумака.

— Иди, грубиян! — сказала Бет. — Иди спать!

Она ущипнула меня за ухо, покраснела, повернулась и пошла к себе.

— Завтра я постучусь к тебе, — сказал я.

— И не думай! — сказала она резко.

В холодной спальне с морозными цветами на окнах я посмотрел на Звана.

Он видит сны, думал я, а завтра их забудет. Это не страшные сны. Если бы сон был страшный, я видел бы это по его лицу.

Я прыгнул в кровать, забрался под одеяло. Грелка совсем остыла. Но рядом со мной лежал теплый сонный Зван — значит, под одеялом не так уж холодно. Я потер ногу об ногу.

Зван не проснулся от моих движений. Ну и хорошо. Только старики просыпаются, когда этого не надо.

Я подумал: никогда и ни за что не буду больше ходить ночью в туалет.

Четверг, утро. В классе все как обычно. Мне совершенно не было неприятно оттого, что за мной сидит Олли Вилдеман.

На доске учитель написал: «Пекарь печет для нас хлеб, а когда он не печет для нас хлеб, он спит».

Это дурацкое предложение нам было велено переписать в тетрадку. Я сделал это в полминуты. Повернулся к Олли Вилдеману и увидел, что он написал еще только несколько слов, и они танцевали кто во что горазд на почти пустой странице его тетрадки. Олли Вилдеман писал, высунув кончик языка.

— Надо время от времени облизывать перо, — сказал я ему шепотом, — тогда получается лучше.

Он облизал перо, так что на языке осталась чернильная линия, и скорчил физиономию. Медленно положил перо и еще медленнее поднял руку.

— В чем дело, Оллеке-Боллеке [17] Оллеке-Боллеке — персонаж известной детской считалки; учитель называет так Олли из-за созвучия с его именем. ? — спросил учитель.

— Можно я подкину угля в печку?

Он меня не продал.

— Давай, Оллеке, — сказал учитель, — я люблю, когда ты занят делом.

Насвистывая, Олли Вилдеман пошел к печке и взял кувшин для угля. В классе он чаще всего отличный парень. А во время физкультуры я его боюсь. В огромном физкультурном зале мне всегда кажется, что его лапищи достанут куда угодно. Но вообще-то в школе и рядом со школой он совершенно не похож на того хулигана в кривом переулке.