Петер Гестел - Зима, когда я вырос

— Тьфу ты, — огорчилась Бет, — всякий раз забываю.

Затем мы пошли в зеленную лавку Глазера на Вейзелхрахт, в бакалею Де Спервера на Ветерингсханс. Во всех этих лавках Бет доставала из кошелька малюсенькие талончики — продовольственные карточки, будь они неладны, в которых я ни черта не смыслю.

После похода по магазинам я тащился по улице уже с двумя тяжеленными сумками. Поскольку Бет шла налегке, она легко перегоняла меня, а я, вприпрыжку и высунув язык, едва поспевал за ней.

— Вот уж я Звану влеплю, — сказал я.

Бет принялась насвистывать грустный мотив. Но сама от этого насвистывания, похоже, развеселилась; время от времени она так мотала головой, что развевались ее длинные черные волосы.

— Я умею играть гимн «Вильгельмус» на флейте, — сказал я. — В прошлом году в День королевы заработал этим кучу денег.

Бет начала громко свистеть мотив «Вильгельмуса».

— На маминой флейте, — уточнил я.

Она перестала свистеть.

— Неужели ты умеешь играть на флейте, Томас? — удивилась она. — Не верю!

Ой-ой-ой, подумал я, она видит меня насквозь и видит, что я в нее по уши втюхался, что же теперь делать?

— Ты думаешь, что я уличный мальчишка, да? — спросил я.

— Ты принадлежишь к дворянскому роду, — сказала Бет. — Правда, не к самому знатному.

На углу Ветерингсханс и Ниуве Вейзелстрат я поставил сумки на тротуар и показал на противоположную сторону.

— Там и есть Ден Тексстрат, — сказал я.

— Пошли, — сказала она и быстро-быстро пересекла улицу. Я поднял сумки и побрел за ней, почти не чувствуя своих затекших рук.

На Ден Тексстрат было пустынно и тихо, как на любой улице в воскресенье. На тротуарах не видно играющих детей. Из окна верхнего этажа высунулась длинная рука — кто-то вытряхивал пыльную тряпку.

Пройдя улицу до середины, Бет остановилась. Повернулась влево и показала на большой роскошный дом.

Я не сразу догнал ее.

— Вот тут, — сказала она и кивнула (иногда кивнуть — то же самое, что показать пальцем).

— Что тут? — спросил я.

— В этом доме жили дядя Давид и тетя Минни.

— А-а… — сказал я.

— И Пим.

— А-а… — сказал я.

— И ты сюда тоже приходил. Ты совсем не помнишь, да? Ты приходил сюда на день рождения к Пиму. И очень понравился дяде Давиду и тете Минни — они считали, что ты такой чудесный малыш.

Бет посмотрела на меня.

— Ты и был чудесным малышом, хотя у тебя уже тогда вечно текло из носа.

— Да ну? — сказал я, потому что из-за тяжелых сумок не мог высморкаться в ее красивый платок.

— Родители Пима и твои родители познакомились на улице, несколько раз разговаривали о том о сем. И поскольку ты был таким же мальчишечкой, как и Пим, дядя Давид с тетей Минни решили пригласить тебя к Пиму на рожденье. Тебе было четыре годика.

— Очень может быть, — сказал я. — А почему они здесь больше не живут?

— Папа тебе ничего не рассказывал?

— Нет, он ничего мне не рассказывает — он пишет книги и там рассказывает все, что хочет, а для меня ничего не остается.

Я смотрел на дом. Окна нижнего этажа выглядели безжизненными.

— Это был веселый дом, — сказала Бет. — Раньше.

— А-а… — сказал я.

Зван мне почти ничего не рассказывал, но я хотел услышать про дом от него, а не здесь, посреди улицы, от Бет.

— После школы я часто гуляла с Пимом. Мы ходили на детскую площадку в парке. Пим сразу взбирался на самый верх шведской стенки. Я кричала: «Спускайся, а то упадешь!» Тогда он смотрел на меня сверху и смеялся надо мной. «Я тебя нашлепаю!» — кричала я.

— И часто ты его шлепала?

— Никогда.

— Почему?

— Я не умела.

— А вот моя мама очень даже умела.

В окне дома показался какой-то грузный дядька. Ногтем мизинца он ковырял в зубах. На рукавах его рубашки выше локтя были надеты резинки. Ему явно не нравилось, что мы здесь стоим; по его лицу казалось, будто у него болит живот.

Бет уперла руки в бока и подняла голову, подбородком вперед.

— Ты на него злишься?

— Велика честь, — сказала Бет. — Я его знать не знаю.

Грузный дядька покачал головой, хотя никто его ни о чем не спрашивал.

— Пойдем, — сказала Бет.

Мы пошли прочь от дома с дядькой в окне.

— И я был в этом доме?

— Ну да.

— А тебе тогда сколько было лет?

— Мне — семь. Ты пришел с двумя куколками.

Я остановился.

Бет остановилась.

Про этих вязаных куколок я с тех пор ни разу не вспоминал. А Бет их запомнила. Я их всегда прижимал к носу, так что они становились липкими.

— Да, — сказал я, — у меня были две вязаные куколки. Их для меня сделала мама. Гномик-девочка и гномик-мальчик. Они мне так понравились, что я целую неделю ими болел. Здорово, что ты их запомнила.