Нинель Максименко - Новые земли Александра Кубова

А потом Джоанна рассказывала школьные дела и ещё рассказала потрясающую новость: когда я болел (почему-то всё случается или когда болеешь, или когда уедешь куда-нибудь!), в наш посёлок приезжали археологи. Археологи — это такие специальные историки, которые только ищут старые клады и не обязательно там что-нибудь ценное, а вообще всё старое. Даже откапывают иногда целые дома, а по этим вещам все историки догадываются, что раньше было. Так вот эти археологи из Москвы, они потом ещё приедут и будут искать клады по-научному. Мы с Джоанной говорили, что как было бы здорово, просто замечательно, наняться к ним в кладоискатели, и они сначала не будут брать, будут говорить: «Пойдите ещё поучитесь, а какие у вас отметки?»

А тут мы (ты только представь, Джоанна, — раздумывают они, брать нас к себе или не брать?), а мы с тобой идём, тихонько откапываем тот слоновий горшочек с кладом и вдвоём еле-еле тащим прямо к начальнику: «Это вам подойдёт?» Ну, у того глаза на лоб выкатились! Он всех зовёт: «Вы только посмотрите, какой клад нашли эти товарищи! Придётся их сделать главными кладоискателями!»

Мы были счастливы, да, мы были по-настоящему счастливы в тот день. Но в какую-то минуту тень набежала на глаза Джоанны.

— А знаешь, Санька, мы, может быть, уедем… навсегда…

— Куда же?

— На Урал.

И Джоанна стала мне рассказывать, что здесь они живут у бабушки — папиной мамы, и мама с ней часто ссорится, а у неё есть другая бабушка — мамина мама, и она зовёт их к себе, и что сначала мама не хотела ехать, потому что всё ждала папу. Он же пропал без вести на фронте. Но теперь он уж, наверно, не вернётся, и мама говорит: поедем к той бабушке… Я слушал Джоанну, но смысл её слов не доходил до меня или, скорее, был где-то в таком отдалении, как, например, конец света или моя собственная смерть…

Скоро приехал отец и тоже привёз мне подарки. Во-первых, шоколад «Дирижабль» от Ксении Ивановны и два чудесных альбома для марок, такие небольшие, удобные — это уж он от себя.

И снова мы пили чай с остатками пирога, сначала, конечно, отец ел суп, и отец был такой весёлый и задавал мне армянские загадки, а я ему сказал:

— Я тебе тоже загадаю армянскую загадку. Что такое: белое в серых яблоках и прядает ушами?

Ну и отец сказал:

— Конечно же, конь, больше некому быть.

А я с радостью закричал:

— А вот и нет, вот и нет, это Морис!

А отец говорит:

— Так, наверно, зовут коня?

Мы с Булей посмотрели друг на друга и засмеялись, и тогда я побежал в комнату, и полез под кровать, и достал клетку с Морисом, и показал его отцу, и нам всем было ужасно хорошо. Отец посадил меня, как маленького, к себе на колени, и положил подбородок на моё плечо, и крепко, как клещами, обхватил так, что я не мог встать, и вдруг спросил:

— Александр, ответь мне, как мужчина мужчине, ты не будешь на меня сердиться, если я женюсь на Ксении Ивановне?

Я так был поражён, что прямо-таки обалдел. Мне и в голову не приходил такой вариант. Но Буля почему-то совсем не была удивлена, и она просто-таки спасла меня, потому что я сам слова не мог из себя выдавить, как будто язык проглотил.

— Что ты, Леонтий, обижаешь сына таким вопросом, и он, и я, конечно же, мы будем очень рады: Ксения Ивановна очень милая женщина, и ты заслужил своё счастье, а Александр уже не ребёнок.

Первый раз Буля сказала, что я уже не ребёнок; ну конечно, мне сегодня исполнилось тринадцать лет.

Это сообщение отца меня совсем сбило с панталыку. На следующий день я ходил как потерянный. Не знал, за что взяться. Не могу сказать, чтобы оно меня расстроило. У меня не было ничего похожего на ревность к отцу или на недоброе чувство к моей будущей мачехе, Ксении Ивановне. Скорее, какое-то неясное предчувствие перемен тяготило меня. Я это не понимал и не мог выразить. Одним словом, я места себе не находил. Как будто бы вчера с днём рождения ушла какая-то пора моей жизни и должна начаться другая, не знаю пока какая. Мне ужасно хотелось поговорить с Булей, но я не знал, с чего начать, да и не знал, о чём точно я хотел спросить. Я подходил к ней, мешая работать, как маленький, начинал целовать или тёрся щекой о её щёку. Таких телячьих нежностей давно уже между нами не водилось, и Буля, конечно, поняла, что́ у меня на душе (она всегда всё понимала), но ей не нравилось, что я так раскис.

— Мне что-то кажется, тёзка, что со вчерашнего дня ты впал в детство. Тебе самому так не кажется?