Андрей Упит - Пареньки села Замшелого

За отворяющимися в обе стороны дверьми орудовал Подметальщик. Когда двери отворялись, после каждого взмаха метлы доносились слова песни:

В зале взмахи метлы стали куда размашистей, оттого что тут было где размахнуться, а песня — бойчее и звонче, оттого что потолки выше.

Оборвав песню на предпоследней ноте, Подметальщик вдруг чихнул и недоуменно покачал головой:

— Тьфу, будь ты неладна! Экая пылища! Сам черт ее сюда нанес, что ли? Ведь два раза в году метешь, а и то не продохнуть.

Уморившись, он, отдуваясь, развалился в бариновом кресле и зажал между колен метлу.

Через отворенные двери донесся голос Усыпляльщика:

— Эй, Подметальщик, слышишь?

— Чего ж не слыхать? Слышу! — проворчал Подметальщик, встал, так и не подняв упавшую на пол метлу, и лениво направился к дверям.

В них появился Усыпляльщик, пухлый, белый, в бархатном камзоле.

— Пыль подмел? — спросил Усыпляльщик.

— Подмел… — Подметальщик ощетинился, как еж. — Понятно, подмел!

— И тряпкой прошелся?

— Неужто без тряпки?

— Смотри, барин будет спать в большом зале.

— Чего ж это вдруг — в большом?

— Потому как после бессонной ночи придет к нему большой сон… Берегись: сыщет хоть одну пылинку — шкуру с тебя спустит!

— Где тут сыщешь?

Оставшись один, Подметальщик зевнул и провел пальцем по спинке баринова кресла, оставив на ней глубокую борозду.

— Вот сатана! И кто ее сюда наносит? Ведь два раза в году метешь, а всё хоть плугом пропахивай.

Не успел он усесться, как в дверях показался еще один баринов слуга — Толкальщик, плечистый, с засученными рукавами, в больших сапогах.

— Эй, Подметальщик! — закричал он таким гулким голосом, что летучая мышь под темным сводом с перепугу захлопала крыльями. — Мне надобно барина подталкивать, чтоб сюда почивать шел, а внизу у лестницы куча мусора навалена. Никак не перебраться.

— Ничего, протолкнешь! — И Подметальщик махнул рукой, откидываясь на спинку кресла. — Этакая орясина, а протолкнуть не можешь! Я вот тут все утро парюсь, даже спина взмокла.

— Ну, берегись, коли барин упадет! — покачал головой Толкальщик. — Тогда-то уж тебя пропарят…

Подметальщик тяжко вздохнул:

— Да что это за жизнь!.. В зимнюю-то пору до солнышка встаешь, а еще говорят — в имении легкое житье. В три погибели гнут!

Не успел Подметальщик выплакать свое горе, как уж третий управитель объявился. Это был сильно смахивающий на Букстыня баринов Одевальщик. Разговаривая, он подпрыгивал и махал руками.

— Слышь, Подметальщик! Как управишься, вытряхни постель и подушки, да чтоб нигде ни пылинки!

— Да откуда ж ей тут взяться, пылинке-то? — Подметальщик поудобнее уселся в кресле. — Самую распоследнюю подхватил — во! В кулаке сидит.

— И медвежью шкуру выбей, чтоб цыганским духом не разило.

— Выбивал уж, да разве цыганский дух вышибешь?

— Эх, беда мне, беда! — заныл Одевальщик. — Нынче поутру в четыре часа раздел барина и спать заманил. А в пять он уже проснулся — наново одевай. А теперь в шесть часов вздумалось ему большой сон поглядеть — опять же скидывай с него одежку. От одних пуговиц скоро пальцы отвалятся.

— Пальцы! — презрительно усмехнулся Подметальщик. — У меня вот от метлы на ладонях пузыри.

— Ничего, братец, не поделаешь. У барина — и дурь барская.

Одевальщик открыл было рот, желая выплакать и другие горести, поважнее бариновых пуговиц и своих стертых пальцев, но тут в зал, колыхаясь и переваливаясь, грузно вплыл пятый, самый важный среди челяди слуга, весь в белом, в колпаке петушиным гребешком, круглый, как яйцо, — Кормильщик.

— Подметальщик, ступай на кухню! — При этакой дородности голосок у него был тоненький-претоненький, будто дан ему в насмешку.

Подметальщик вскинулся как ошпаренный.

— А завтрак уже готов? Есть-то еще неохота, но коли дают, нечего зевать.

— Тебе неохота, а барину всегда охота.

— Ох, и брюхо же у него! — подивился Подметальщик. — Поутру ест, ополдень ест, вечером ест. Уж не доводится ли и по ночам его кормить?

— Бывает. Как увидит во сне съестное — мигом подавай!

Подметальщик облизнулся:

— Эх, был бы я барином! По два раза в ночь снились бы мне этакие сны!