Андрей Упит - Пареньки села Замшелого

— Сами знаем! — важно подтвердил Андр.

Вздыхая и охая, Букис приволок полпуры овса, жена его — ковригу хлеба, самую маленькую. Как ни искала, поменьше на полке не нашлось, а Таукиха притащила пол-окорока, тот кусок, что попостнее. Мясо и хлеб Ешка сунул в торбу, рядом с туеском творога и толченой конопли, что мать дала в дорогу, а мешок с овсом положил у задка саней. Мешок с сеном лежал на них вдоль, и Букстынь, услужливо суетившийся вокруг отъезжающих, решил положить его поперек, как обычно, но Ешка отогнал портного прочь:

— Не суйся, куда не просят! Мешок сена — не штука сукна, его нельзя тянуть как вздумается.

— Один сядет спереди, другой сзади, — пояснил Андр, — чтоб видеть, коли сзади нападут.

Ага! Коли сзади нападут! Дальняя дорога — дело не шуточное. Кумушки затихли и с превеликим почтением взирали на посланцев, у которых все как есть, дочиста решено и продумано. Ешка, уже с вожжами в руках, все еще мешкал и, словно бы кого-то выискивая, вглядывался в толпу.

Почуяв недоброе, староста стал торопить пареньков:

— Усаживайтесь, да трогай, солнце-то уж на самых верхушках елок.

— Никак нельзя, — ответил Ешка. — Когда мы того зверя поймаем, один будет править, другой зверюгу за поводок держать, а кто — сзади подгонять?

— Без третьего не обойтись, — объявил Андр, к ужасу всех провожатых. — Ну как, Вирпулиха, поедем с нами? Прокатим, как барыню!

Та со смехом отмахнулась обеими руками:

— Ишь ты! Куда мне, старухе, с этакими озорниками. Уж лучше возьмите Ципслиню.

— Ай! — взвизгнула Ципслиня. — Не поеду! Холодно!

Пряха вытянула свой длинный палец:

— А почему бы папаше Букису не поехать? Теперь за порядком в селе следить ни к чему, коли оба озорника уедут.

Букис со страху спрятался за свою старуху:

— Ну-ну-ну! Какой из меня ездок! Удушье мучит. Как побуду на морозе подольше, этакий кашель схватит, что за забор держусь. И ходить не могу. Как ступишь потверже, сразу в снег провалишься до подмышек. Только вчера матушке пришлось меня выкапывать.

— Да, милые мои, он уж никак не может ехать. Да ведь и вес какой — один с полвоза потянет, далеко ли вы с этакой поклажей уедете?

Почуяв опасность, портной поспешил на подмогу паренькам:

— Полвоза, говорите? Да ведь когда в санях припасено полпуры овса, кобылка вдвое тяжелее поклажу рысью потянет.

— А чем плох наш портной? — спросил Ешка.

И Андр тут же поддержал дружка — видно, у них заранее был такой уговор.

— Весу в нем почитай что никакого нету, по снегу, как заяц, скачет, не вязнет. Толкач из него выйдет — лучше и не придумать.

— Нечего шутки шутить! — всполошился Букстынь и попятился. — Как же я могу ехать? Неужто село оставлять без портного?

Но тут все кумушки пришли в раж. Как стая ворон, они налетели на портняжных дел мастера, а громче всех разорялась Вирпулиха:

— Верно сказано! Пусть портной едет! Ни жены у него, ни детей, никто в убытке не останется.

— Я же уши отморожу… — захныкал Букстынь.

Но Ешка и тут знал, что делать:

— Пускай Ципслиня даст тебе свой платок.

— Ох! — заохала Ципслиня, повязывая жениху на уши красный платок. — Мы же на масленицу хотели свадьбу сыграть.

Букстынь тут же отпрянул:

— Как это на масленицу? Я же сказал — на пасху!

Портной стоял у самых саней, Ешка лишь слегка подтолкнул Букстыня, и тот плюхнулся на мешок с овсом, так что ноги свесились через задок. Ешка мигом вскочил в сани и уселся спиной к Андру, а тот для верности ухватил Букстыня за полу шубейки. Это было очень разумно, потому что портной сразу же начал барахтаться и рваться вон из саней.

Андр строго прикрикнул на него:

— Ты куда! Что за выкрутасы? Сиди смирно, а не то все пуговицы оборву.

— Я… я только хотел… — пробормотал Букстынь. — Мне… сидеть неудобно… Ципслиня! Ну ладно уж… пусть на масленицу…

— Не скули! Высидишь в мешке вмятину, вот сразу и станет удобно. Что ж ты, Ешка? Трогай!

Ешка натянул вожжи:

— А ну держи шапки! В путь-дорогу, кобылка!

Лихо щелкнул кнут — уж на это Ешка был мастер, — кобылка сразу пошла рысью, заскрипели полозья, на солнце заискрился снег. Женщины замахали вслед варежками, довольный Букис кивал головой, вдова вздыхала, Вирпулиха смеялась, а Ципслиня проливала слезы:

— Б-бу-букстынь… Как бы эти негодники его не заморозили!

В лесу ездокам показалось теплее, чем в открытом поле, — свирепый зимний ветер уже не щипал так безжалостно щеки и нос. Изо рта по-прежнему валил пар, ресницы слепляло, то и дело приходилось тереть глаза варежкой, иначе ничего нельзя было разглядеть. Да только что там разглядывать, в заснеженном лесу? Путь идет извилистой просекой, которую лучше видно наверху, между ветвями деревьев, чем внизу, где следы полозьев давно запорошены снегом. Наст такой крепкий и гладкий, что даже следов куницы незаметно: кое-где дорогу пересекают стежки, вытоптанные тонкими копытцами оленя. Невысоко на елке уселась белка; острыми зубами она лущила зажатую в передних лапках шишку, и чешуйки, словно коричневые мотыльки, кружась, слетали вниз и ложились на снег. Белочка, верно молоденькая, новолетняя, она ничуть не испугалась незнакомцев, а только в изумлении смотрела на них своими черными глазками: «А эти еще откуда взялись?»