Андрей Упит - Пареньки села Замшелого

Глаза у пряхи завертелись, как шпульки у прялки.

— А я от Рагихи бегу, она ведь с Ципслихой все равно что родные сестры. Говорят, еще не привезли.

— Много она знает, твоя Рагиха! — И Таукиха презрительно сморщила нос. — У обеих огольцы — два сапога пара, озорничают вместе, вот и матушек водой не разольешь. От всего села вдове был наказ: чтоб Ешка воротился сегодня.

Плаукиха перегнулась через сугроб и попыталась заглянуть в окошко.

— Кабы поднять уголок да поглядеть, что у них там делается!..

— Да ты в уме? Еще по глазам лапой хватит. — Пряха замахала обеими руками и запричитала: — Ежели не привезли из лесу Медведя-чудодея, так хоть в колодец прыгай!..

— Ишь, прыгунья нашлась! — оборвала ее Таукиха. — Греха побойся! Да и что тебе горевать — ни мужа, ни детей, ни скотины в хлеву. Знай пряди себе да получай денежки чистоганом.

Но оказалось, что даже таким, кто без семьи и денежки получает чистоганом, в Замшелом нынче тоже не стало житья. Пряха прямо-таки заголосила:

— Да! Как же, чистоганом! А коли у прялки подножка спадает, пряслице выскакивает, нитка с катушки сбивается и все узлами, узлами… А вчера вечером… Не приведи господь! Чуть пригнулась с лучиной — и полкудели!..

Таукиха и Плаукиха разом всплеснули руками.

— Эх ты, раззява! — всполошилась Плаукиха. — Это ж самой старостихи кудель!

— И разом полкудели!.. — подбавляла жару Таукиха. — Дурная, как есть дурная! Этак все село недолго спалить.

Ага! Двое на одного нападают!.. Слезы у пряхи мигом высохли: нельзя же допускать, чтоб тебя живьем рвали на куски. Нет уж, не на таковскую напали.

— Да провались оно, ваше село! Много ли я от него добра видела? Что я от пряжи своей — жиру на брюхе накопила? Как иные прочие, что и хлеб-то замесить не сподобятся. Да разве ж матушка Букис мне это спустит? Пять копеек отсчитает. А я-то к масленице чаяла новые постолы купить, в этих корытах прямо ноги отваливаются.

Ну вот, опять она бередит рану! И чего эта пряха хнычет, будто ей одной худо? Кумушки мигом позабыли, что ноги коченеют, что утренний мороз больно щиплет щеки, а ресницы побелели от инея, — язык-то всегда в тепле.

Плаукиха поспешила опередить Таукиху:

— Постолы! Нашла из-за чего скулить! Вот у моей Мице третий месяц чесотка — на ночь руки полотенцем связываю, а то во сне глаза повыцарапает.

— Подумаешь, чесотка! Велика ли беда! — отозвалась пряха. — Уж я-то повидала, знаю. В первую же пятницу после полнолуния натопи пожарче баню, пусть веником попарится, а потом ополоснется капустным рассолом. Да смотри не забудь веник через крышу перекинуть — хворобу как рукой снимет.

Коли беде сочувствуют, тут уж дело иное, и Плаукиха согласна на мировую.

— И парили, сестрица, и ополаскивали! Не помогает. Крест господень!

Пока Плаукиха вздыхала, Таукиха завладела разговором:

— Пустое все это! Как три месяца сравняется, на четвертый чесотка сама пройдет… А вот у меня со скотиной беда! Телята не пьют, у коров в корыте за ночь пойло скисает.

Слушательницы многозначительно переглянулись и даже придвинулись друг к дружке.

Плаукиха подмигнула пряхе:

— Как же ему не скисать, коли ты ржаной муки подмешиваешь? От ржаной, сестрица, оно всегда скисает.

Таукиха гордо выпятила живот:

— Какая же я тебе сестрица? Мы с Плауками сроду не роднились! — Но тут же она тяжело вздохнула, позабыв и про родню и про свою спесь. — Ну как же мне своего-то от пивной кружки оторвать? Дома так и липнет, так и липнет, а на заработках опять же водка. Вот куда все наши денежки летят! «Богатеи, богатеи!» — так и кудахчут все вокруг нас. А где же оно, это богатство? Каждый год по пять пур ячменя уходит на пиво.

Теперь все втроем оседлали любимого конька. Они даже не заметили, как хозяйка избушки, уже в другой раз приоткрыв дверь, выглянула во двор узнать, кто ж это гомонит у нее под окном. Не посмотрели они и в сторону села, а оттуда из сугробов иной раз появлялись две или три фигуры. Опомнились кумушки только тогда, когда к ним притопала Вирпулиха-Шалопутиха в мужниных сапогах и куртке. Прозвали ее так оттого, что муж у нее был шалопутный. И сама она легонькая, будто клок кудели, все вертелась и скакала, как сорока, да трещала без умолку вроде этой вздорной птицы. А коли появилась Вирпулиха, другим не удастся и словечка вставить.

У Вирпулихи и скотина и муж в добром здравии, зато мальчишки — чистое наказание. Как отец уйдет, прямо сладу с ними нету, с четырьмя.