Юрий Бородкин - Санькино лето

Ну вот, затеяли потасовку! В такой неудобный момент приходится знакомить читателя с героями нашей повести. Санька Губанов — настырный забияка — скосил под ножку длинного и неповоротливого Валерку Никитина, молотит ему в бока конопатыми кулаками.

Руки у него до самых локтей краплены конопушками и лицо — тоже. Волосы светло-рыжие, напоминают пересохшую августовскую траву, уши большие, оттопыренные, шелушатся от загара, но больше всего заметны на Санькином лице толстые, будто распаренные губы. Такие у всех у них в роду.

— Постой, Губан, дай только вырваться! Пусти, говорят! — Валерка пытается приподняться на четвереньки.

— За Губана еще получай! — пуще злится и сопит Санька, воинственно раздувая ноздри.

Валерка выше ростом, но узкоплеч, бледнолиц, все время застенчиво моргает, словно не может промигаться. Трудно ему вывернуться из-под цепкого Саньки, елозит по молодой траве коленками и локтями, зазеленился.

— Будешь еще обзываться? Будешь?

— Да ладно тебе!

— Нет, скажи! Мне торопиться некуда, еще покатаюсь на тебе верхом.

— Ну, не буду.

Поплатился Санька за свое великодушие. Вскочив на ноги, Валерка со всей обиды влепил ему звонкую оплеуху и кинулся наутек, когда очутился на безопасном расстоянии, снова принялся за свое:

— Губан! Все равно — Губан! Я больше не вожусь с тобой, понял?

— А я — с тобой. Ты еще у меня получишь.

— Испугал!

— Попробуй подойди к нашему дому!

— Сиди теперь один.

— Вечером мне папка даст самому на мотоцикле проехать, позавидуешь, — хвастливо заявил Санька.

— Я не хуже твоего на легковой машине прокачусь, — не сдавался Валерка, имея в виду «газик», на котором ездит его отец, агроном.

— Машина-то совхозная, а мотоцикл у нас свой.

Они бы пререкались и дальше, если бы Валерку не позвала мать. Не подумайте, что Санька с Валеркой всегда так недружелюбны, напротив, и дня не могут прожить друг без друга. В школе сидят за одной партой, нынче шестой класс закончили. У себя в Заболотье их только двое сверстников, ребят постарше нет, с малышней самим не интересно водиться. В том, что они — друзья, мы еще убедимся, а драка, как всегда, получилась из-за пустяка.

Отец Санькин привез к избе столбы для нового тына; Санька с Валеркой помогали копать ямы — неподатливая работа, весь час пропыхтишь над одной ямой: сначала надо снять черную дернину, потом пойдет плотный, как халва, ил, а в самом низу — красная глина. Как только попала она мальчишкам в руки, тотчас сломили они по рябиновому пруту и давай пулять глиняными шариками — знакомая каждому забава. Налепил глину на кончик прута, размахнулся — просвистит разрубленный воздух, шарик взовьется так высоко, что потеряется из виду, словно ты наделен какой-то чародейной силой. Ребята старались докинуть до пруда, который в низинке, под огородами, иногда это удавалось, и на фольговой глади воды вспыхивали белые бурунчики, возмущавшие ее спокойствие. Занятно. О драке и не думали, но как-то получилось, что, замахиваясь, Валерка нечаянно хлестнул прутом Саньку, тот сразу набросился с кулаками…

Одному стало не интересно и ямы копать и обстреливать пруд, присел на столб, перекатывая в ладошках глину. Ухо горело, как ошпаренное.

Из дому вышел погреться на солнышке дед Никанор, тихонечко ширкает коротко обрезанными валенками по тропке, подпирается отполированным, как кость, падого́м. Длинная сатиновая рубашка подпоясана узким ремешком. Древний старик, кровь потемнела в жилах, муть оседает в глазах, волосы сивые с прожелтью. Говорят, Санька похож на деда. Губы-то уж точно дедовы, только у того потрескались, высохли.

— Опять с Валеркой поцапались?

— Да ну его!

— Ухо-то покраснело, видно, крепко он тебя причастил. Ничего, битая посуда дольше живет.

— Я ему тоже навтыкал, будь здоров! — Санька храбрился, но все-таки испытывал некоторый стыд перед дедом. Больше всего досадно, что нет у Валерки прозвища: из его фамилии ничего не сочинишь. Никитин.