Владислав Крапивин - Дагги-Тиц

— У них, у детей-артистов, такая вот судьба: кочуют по разным городам и все время меняют школы… А девочка хорошая, ничуть не хвастается, что выступает в цирке…

Лодьке стало приятно от того, что юная артистка Оля Рубцова — такая вот славная, хотя, казалось бы, какое ему дело? Они с Борькой в цирк так и не попали и видели эту Олю всего две минуты, на улице Урицкого…

Постепенно разговорились все, даже Синий и Гоголь, хотя сперва молчали непрошибаемо: не было у них опыта сидения в гостях. В конце концов они разгорячились, когда речь пошла о недавней футбольной игре с ребятами Большого Городища…

Вспомнили еще недавний юбилей Матвея Андреевича, кино «Танцующий пират» (Синий сказал: «Муть такая, одни пляски», а Клим Моргалов стал вежливо не соглашаться), историю с бестолковым Цурюком, который попал в милицию за то, что стоял на углу Первомайской и Ленина и задумчиво плевал на киноафишу с портретом заграничной красавицы…

Потом, когда сыто отодвинулись от стола, Зина сказала, что Борька должен спеть. Борька не стал упираться, петь он любил. Зина стала подыгрывать на гитаре, и Борька исполнил «Одинокую гармонь», «Вечер на рейде», «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» и наконец «Жил отважный капитан…» Иногда ему подпевали, но не громко, чтобы не заглушать главного исполнителя.

Никто не мешал им веселиться. Софья Моисеевна ушла в свою комнатушку, брат Моня все еще со своим курсом в колхозе «рыл картошку». Но после «Капитана» Борька покашлял и сказал, что хватит, горло устало. И Зина тут же заметила:

— Тебе, Боренька, надо быть осторожным. Тринадцать лет, скоро может начаться ломка голоса. Называется «мутация».

— Ништяк, перетопчемся… — И похоже, что Борька слегка надулся. Но не надолго.

Зина предложила сыграть в лото. Прихрамывая, обошла всех и оделила каждого горсточкой кедровых орехов, которые принесла с собой в холщовом мешочке. На эти орехи и начали играть. С азартом и веселыми вскриками при выигрышах. И длилось это долго, но в конце концов оказалось: ставить на кон уже нечего, потому что игроки перещелкали и сжевали весь ореховый запас. Костик Ростович сказал, что можно играть на пустые скорлупки, но это не встретило энтузиазма.

— Это же не те, что в «Царе Салтане», — сказал Синий, который, казалось бы, никогда Пушкина не читал…

Зина снова взяла гитару и сообщила, что сейчас споет песенку в подарок Борьке.

Голос у нее был совсем не сильный, но такой… ласковый, что ли. Песня была про лодку, которую осенью вытащили на берег, и она грустила, что придется дремать до весны в одиночестве, но пришла бродячая собака и поселилась под лодкой. И они подружились. А потом наступила зима, завалившая снегом застывшую воду и берег. И половинка луны одиноко и зябко висела в небе.

Все похлопали…

Лодька раньше никогда не слышал эту песенку. И потом не слышал. И жалел, что не запомнил тогда как следует ни слова, ни мотив.

А в тот вечер он смотрел на Зину и вспоминал портрет, который нарисовал Валерка Сидоркин. Хороший такой портрет, похожий… Жаль, что Валерка не пришел. Может, Борька просто не успел его позвать. А может… Сидоркин не пошел бы без друга, а Фонарика Борька, чего доброго, не стал приглашать нарочно — чтобы не оказалось в компании еще одного певца… Впрочем, едва ли. Думать так нехорошо про Борьку Лодька не хотел…

В начале октября началась слякотная осень. Перепадал и тут же таял снег. Сразу добавилось домашних забот. Опять зачах из-за холодов и без того слабенький ржавый водопровод, каждый день приходилось отправляться на колонку, за квартал от дома. Носить ведра на коромысле у Лодьки не хватало силенок, таскал в руках, по одному, вода подло плескала в широкие голенища резиновых сапог. Много было возни и с дровами для плиты. Хорошо, что помогал Борька. Они пилили уложенные на козла сосновые бревна. Получались полуметровые кругляки. Лодька колол их тяжелым, как литой утюг, топором. В общем-то получалось неплохо, но, конечно, не как у папы. Тот, бывало, одной рукой раскалывал бревешки с такой лихостью, что успевай только собирать поленья…

Письма от папы приходили не часто, раз в две недели. Мама говорила, что есть «ограничение на переписку». Но все же известно было, что он жив, здоров и продолжает надеяться на пересмотр дела.