Макс Бременер: Чур, не игра!

С полотенцем через плечо появляется Виктор. Он идёт в ванную сполоснуться.

— И что же тебе «вдруг говорят»? — небрежно осведомляется он.

— А ты, оказывается, дома… Говорят, что ты написал очень странные… — Она обрывает себя. — Ну, это разговор серьёзный. Сначала тебя накормлю.

— Спасибо.

— Сейчас тебе разогрею…

Тем временем в столовой Тушнов, кажущийся чуть пришибленным в непривычной обстановке, легонько отводит руку Алёши, который протягивает ему два увесистых альбома.

Указывая на рояль, он спрашивает:

— Ваше?

— Конечно, — просто отвечает Алёша.

— «Конечно»! Бывает, на время пианино берут.

— Это не пианино. Рояль. На нём, говорят, один раз сам Рахманинов играл.

— Специалист был?

— Выдающийся композитор, — поясняет Алёша почти без наставительности.

— А… — говорит Тушнов. — Вообще-то неплохо у вас. — Он широко разводит руки в стороны. — И метраж… и… — Он указывает на картины, висящие друг напротив друга: на одной изображены пушкари, ведущие огонь прямой наводкой по наседающему противнику, на второй битая дичь в соседстве с очень яркими овощами — помидорами и красным перцем.

Алёша раскрывает альбом и негромко произносит:

— А это папа…

Тушнов смотрит:

— Генерал был?

— Генерал-лейтенант артиллерии, — уточняет Алёша.

— В войну убило?

— Что ты! Мне уже год был, когда он умер. Инфаркт. — Минуту Алёша молчит — не скорбно (ведь он не помнит отца), а просто как положено, он знает, в таких случаях, — потом оживлённо рассказывает: — А во время войны папа один раз перед наступлением сосредоточил двести орудий на километр линии фронта! Про это в истории Отечественной войны есть. Папа первый такую плотность огня создал! Двести орудийных стволов на один километр, представляешь?!

— Ого! — Тон у Тушнова не очень прочувствованный. — Пенсию за него получаете?

— Получаем. Мать — пожизненно, а я — пока институт не кончу.

— Много, да?

— Не знаю… — Маленькая заминка. — Мама говорит, меня это не должно интересовать. А твой отец жив?

— Как будто жив, — говорит Тушнов и пожимает плечами, не то удивляясь этому, не то в этом сомневаясь. — Я его не видал пока что…

— Ну да?! Как это?..

— Да! Они с матерью… — Он хмурится и, точно уже ответил, спрашивает сам: — Брат стихи пишет?

— Чей?

— Твой.

— Кажется!

— «Кажется»! Точно. Я слыхал, из десятого класса ребята говорили: стоющие стихи. — Васька понижает голос. — Ему даже за них попало. Его, может, за них будут тягать…

— Я не знал, — говорит Алёша.

— А он дома сейчас?

— Виктор? Не знаю. Кажется. А что?

— Ничего.

И тут Алёша понимает, что Василия интересует не он, а Виктор. Но Алёша не очень самолюбив. Ему, в сущности, всё равно, чем гордиться: своими марками или своим братом, своей игрой на рояле или тем, что на этом рояле играл один раз сам Рахманинов. И он снова раскрывает альбом и дружелюбно предлагает:

— Показать тебе фотографии нашего Виктора, когда он был маленький? Зоя сама снимала.

Взглянув на фотоснимки, Тушнов замечает:

— Вроде тебя был пацан… — Тон у него такой, точно это кажется ему удивительным.

Входит Флора Александровна. Она накрывает на стол и, расставляя чашки, спрашивает Василия:

— Чаю с нами не выпьешь?

Тушнов отрицательно качает головой и говорит Алёше: «Ну, я пошёл. Пока», а Флоре Александровне: «До свидания». И направляется в прихожую. В это время Флора Александровна громко зовёт, протяжно выкликая каждое имя:

— Зоя, Саша, Виктор, — к столу!..

В прихожей, где теперь нет никого, кроме него с Алёшей, Тушнов внимательно осматривается и неторопливо натягивает пальтишко.

— А велосипед-то у тебя есть? — вдруг спрашивает он так, будто раньше всё забывал об этом спросить.

— Велосипед?.. Нету.

— Нету?! Рояль есть, а велосипеда нету?.. — И Васька хохочет, должно быть находя это чрезмерным даже для такого чудно́го дома. — Если бы у тебя был велосипед, мы б к нему приладили мой моторчик, — добавляет он, уже не смеясь и сдержанно сожалея о том, что этого нельзя сделать. — Хочешь — педали крути, хочешь — кати, как на мотороллере! Твой — велосипед, мой — моторчик, общая машина была б…

— Я уж, понимаешь, просил маму к лету купить, но она говорит: положение сейчас затруднительное…

— Загнать надо что-нибудь, — обыденно советует Тушнов. Он, видно, совсем уже здесь освоился.

— Продать?

— Угу.

— А что?

Тушнов переводит взгляд с оленьих рогов, прибитых над вешалкой, на картину (артиллерийский расчёт у гигантского орудия) и хочет предложить что-то, но потом, раздумав, говорит рассудительно и даже слегка надменно: