Инга Петкевич - Мы с Костиком

— А у меня — лес, — говорила первая.

— А у меня — тоже лес, — говорила вторая.

— А у меня — деревня.

— А у меня — тоже деревня.

— А у меня — коза, — сказала первая.

У второй козы не было. Она подбежала к первой, посмотрела на козу, задумалась.

— А у тебя не было козы, — опять сказала первая.

— Ну и что? — сказала вторая.

Теперь задумалась первая.

— Если бы у тебя была коза, а у меня нет, то мне тоже было бы «ну и что», — наконец сказала она.

Мы с Костиком даже рты открыли от удивления. Какие хитрые эти девчонки!

В Сестрорецке (какой же это город!) мы долго шли куда-то.

И наконец добрались до маленького домика с огромными, почти без перегородок, окнами.

— Здесь будете жить, — сказала мама.

Мы вошли в домик. Ничего такого я в жизни не видел. Пол был устлан разноцветными плетёнками, на стенах висели картины, на картинах — звери, на полках стояли книги и разные глиняные игрушки, полкомнаты занимала белоснежная печка, в углу сверкало огромное зеркало.

— Саша! — крикнула мама.

Откуда-то сверху прямо на нас спрыгнула тётенька в синих брюках и очень красном свитере.

— Вот, Сашка, привезла тебе моих оболтусов, — сказала мама.

Тётенька почему-то подпрыгнула, расхохоталась и сказала:

— Вот и прекрасно! Меня зовут Сашка, а вас как?

Костик молчал.

— Его — Костик, меня — Стрючок, — сказал я.

Тётенька расхохоталась.

— Рано радуешься, — сказала ей мама. — Посмотрим, что ты скажешь через месяц.

Мама уехала. Я побежал осматривать домик. Внизу было две комнаты и кухня. Я полез наверх. Там была большая холодная комната. На тоненьких ножках стояли большие картины. На полу валялись кисточки. Одна картина мне очень понравилась. На ней была нарисована большая нарядная рыба и больше ничего. Я хотел рассмотреть её поближе, нагнул, а она упала и повалила ещё несколько. На шум прибежала тётенька, подхватила меня, как маленького, под мышку и принесла на кухню. Я обиделся, позвал Костика, и мы с ним заперлись в нашей комнате.

На следующее утро мы надели лыжные костюмы и вышли на улицу. Тётеньки нигде не было. Мы стали прикручивать лыжи, когда на нас налетело что-то снежное, лохматое, весёлое. Это была наша тётенька. Её свитер и щёки были одного цвета, в волосах был снег, на ногах — лыжи. Она сделала вокруг нас круг, быстро влезла на гору, с которой только что съехала, замахала нам руками.

— Смотрите, как полечу! — и она опять полетела на нас, а мы испугались и упали в снег.

Костик снял лыжи.

— Сначала надо осмотреться, — сказал он строго и, не глядя на меня, пошагал по дороге. Я снял лыжи и поплёлся за ним. Мне было скучно. Снег сверкал, переливался, он был похож на нафталин. Я делал снежки и кидал их в Костика, но тот, видимо, здорово задумался и всё шёл да шёл. Так дошли мы до большой горы, забрались на неё.

— Со стороны мы похожи на медведей, — сказал Костик.

— И правда, мы похожи на медведей, — обрадовался я.

— Чего радуешься? — обозлился Костик. — Нечему тут радоваться.

Таким мрачным я его давно не видел.

А на горе стояла толпа лыжников. Красные, жёлтые, зелёные, они наперебой говорили что-то нашей тётеньке. А она смеялась и всё говорила: «Нет, нет. Боюсь, боюсь». Наконец все съехали, забрались обратно и опять принялись объяснять нашей тётеньке. А она всё смеялась. Заметив нас, она даже присела от смеха.

— Медведи! — крикнула она нам. — Куда собрались?

И вдруг оттолкнулась палками и понеслась, и не прямо, как остальные, а зигзагами. Все так и ахнули.

— Вот это да, — сказал зелёный лыжник, — а мы-то её учили!

— Пошли, — сказал Костик, — нечего нам тут делать.

И мы пошли и шли очень долго. Костик всё думал.

Солнце уже садилось, когда мы вспомнили, что весь день ничего не ели. А пока дошли до дома, солнце совсем село, и магазины закрыли. Так и легли спать голодные.

— Далась мне эта самодеятельность!.. — сказал Костик, засыпая.

Я стал думать про зайцев и заснул. Я всегда перед сном думаю про зайцев. Проснулся я от какого-то шума. Была ночь, Костика в комнате не было. «Куда это он пропал?» — подумал я, засыпая.

С утра я долго будил Костика. Он мычал, прятался под подушку, ругался — словом, ни за что не хотел просыпаться. В Ленинграде он не был таким соней. Мне пришлось взять пёрышко и пощекотать у него в носу.