Хорст Бастиан - Тайный Союз мстителей

Наконец Сам встал. Мне казалось, он вот-вот упадет на пол — такой он был бледный.

Мы, остальные ученики, вздохнув с облегчением, вновь повернулись к доске. Но вдруг — сердце мое готово было остановиться — я заметил, что колючий взгляд доктора сверлит меня, на Сама он уже не обращает никакого внимания. В чем же дело? Я ведь не был евреем! Я ощупал свою курточку: может, рубашка была расстегнута и потому он так уставился на меня? Ничего не обнаружив, я оглянулся и увидел, что теперь все, кто до этого смотрели на Сама, уставились на меня. Я думал — еще секунда, и я задохнусь от страха.

Врач опять что-то сказал. Но двигались при этом только его губы, лицо казалось деревянным. А я услышал его слова, только когда он замолчал. В конце концов я понял, что он, собственно, произнес.

«Кто-то здесь, очевидно, ждет специального приглашения».

«Я не еврей, — сказал я. — Родители мои — артисты».

Сзади кто-то хихикнул. Мне было очень плохо.

«Так, так, ты, значит, не еврей!» — заметил доктор с угрозой и взглянул на нашего классного наставника.

«Он только неделю, как поступил, — поспешил тот ответить. — Но вы, должно быть, правы. У него на лице написано, что он еврей».

Ухмыляясь, врач медленно приближался ко мне. Но ухмылялась только одна половина его лица, другая застыла, как маска. Быть может, оттого, что лицо его рассекал рубец, тянувшийся от глаза до подбородка. Около меня он остановился и постучал пальцем о парту. Я заранее дрожал, боясь новой вспышки его гнева. Но он проговорил даже не очень громко:

«Твоя очередь при осмотре — последняя! Это тебе за твою еврейскую надменность, понял?» — повернувшись, он быстро вышел из класса. Наставник — за ним.

Все, что произошло в последующие часы, глубоко врезалось в мою память. Сначала ученики боялись и слово вымолвить, но мало-помалу они начали перешептываться, кое-кто тихо переговаривался. На нас, на Сама и на меня, никто не смотрел. И самое страшное для меня заключалось в том, что теперь мы с ним остались одни за партами. Все уже встали и отошли подальше от нас. Самуил молча глядел вперед; мысли его, должно быть, витали где-то далеко. В полном отчаянии, не видя никакого выхода, я расплакался. Не знаю почему, но мне было так скверно, что казалось, я вот-вот умру. Может быть, оттого, что доктор сказал, будто я еврей, а это, вероятно, было что-то ужасное! Иначе остальные ученики не сторонились бы нас. Наверное, они это делали, боясь заразиться.

Так примерно думал я тогда. Разве я мог предполагать, что ученики просто боялись, как бы доктор не рассердился на них. Нет, не вражда, а самый обыкновенный страх заставлял их сторониться нас. Никто не хотел быть заподозренным в том, что он еврей.

Бесконечно долго тянулось время. И это было мучительно. К обеду весь класс уже опустел, только Сам и я еще ждали вызова. Он, должно быть, уже довольно долго смотрел на меня. Я чувствовал это, но поднял голову, только когда он заговорил.

«Хочешь конфетку? — спросил он, улыбнувшись. — У меня как раз две».

Сам подошел, сунул мне в руку конфету и сел рядом.

«Не надо бояться!» — сказал он неожиданно, без всякого перехода. И все в нем — лицо, голос — успокаивало меня.

И тем не менее я заявил:

«А я не верю, что я еврей».

«Не веришь?

«Правда, нет».

Несколько секунд он ощупывал парту перед собой, и когда вновь заговорил, он мне показался необычайно застенчивым.

«Тебе не хочется со мной больше говорить?» — спросил Сам.

«Почему? Хочется! — поспешил я заверить его, ведь он же мне очень нравился. — Ты добрый…»

«Да что ты, все такие».

Я вопросительно взглянул на него, и он тут же поправился:

«Большинство, во всяком случае».

«А ты настоящий еврей?» — спросил я.

Он кивнул.

«Это очень страшно, да?»

«Что ты! Евреи такие же люди, как и все».

«Что же тогда этот доктор так рассердился?»

Он пожал плечами.

«Я и сам не знаю. Но ругать нас уже многие ругают. За то, что мы евреи. Дедушка говорит: таких все больше делается. Он говорит: их натравливают на нас. А ты понимаешь, что это такое: «натравливают»?»

«Нет», — ответил я.

«Я тоже не понимаю. Но я уверен — это пройдет. И никто никого не будет «натравливать».

Его вызвали, и я остался один. Выходя, он сказал, что подождет меня на улице. Я никак не мог дождаться своей очереди, страх снова овладел мною. О зубах, бормашине я не думал вовсе, только о самом докторе и о его злых глазах. Но вот наконец вызвали меня. За мной пришел наш классный наставник. В коридоре он даже больно пнул меня в спину — иди, мол, скорей! В кабинете мне велели сесть в кресло. Рядом стояла бормашина. У нее была такая же педаль, как у швейной машины. Когда на нее наступали, бормашина начинала жужжать.